— Хватай пищали, становись стеной! — командовал у стругов Матвей Мещеряк. — За мной! Вали нехристей! Кроши их в куски зверью на ужин!
Казаки, которые только что готовились варить кашу и отдохнуть после трудного перехода против течения, мигом расхватали оружие и бросились наверх, где разгорелась дикая сеча. Бабахали пищали, скрежетала сталь, тяжело бухали о щиты топоры, казацкие булавы, кистени, а то и пищальные приклады. У кого разлетались надвое сабли, выхватывали длинные засапожные ножи или бились кулаками. Казаки, выросшие и уцелевшие в постоянных сражениях со степняками, не знали себе равных в сабельной сече, что не раз уже доказывали и ногайским, и крымским, и турецким набеглым ордам.
— Иванко-о, держи-ись! — кричал атаман Ермак, который в одной кольчуге, без шлема огромными скачками рвался к татарской куче вокруг Ивана Камышника. За атаманом поспешали с полсотни орущих в ярости казаков, а остальных вел Матвей Мещеряк, норовя обойти нападающих со стороны Ишима и сбить их в Итрыш.
Впереди Матвея легким, привычным по бурьянам бегом мчался высокий ростом, поджарый промысловик Наум Коваль. В руках у него была пищаль, вторая тяжело била при беге по спине. Навстречу мещеряковцам кинулась толпа татар c места, где бился в окружении Иван Камышник, человек до восьмидесяти, норовя сдержать удар в тыл.
— Пали-и, казаки! — крикнул Матвей и первым выстрелил во врагов, которые были уже не далее, как в тридцати шагах. Дружного залпа не получилось, но стреляли казаки отменно и почти в упор, отчего не менее двух десятков воинов, битых до смерти и пораненных, свалилось под ноги сзади бегущих на сечу.
— Марфуша, не зарывайся! — закричал Наум Коваль дочери. Он бросил разряженную пищаль на землю, быстро достал из-за спины вторую, глянул на полку с затравкой. — Остерегись, дочка! — снова упредил Марфу родитель, вскидывая пищаль.
— Ловите, изверги! — звонко выкрикнула Марфа и пустила стрелу, сделала три шага вперед, выхватила из колчана новую стрелу, натянула тетиву.
Матвей ринулся по бурьяну поближе к девице, на которую наметом летели несколько воинов в высоких меховых шапках и в панцирях из медных бляшек. Сзади грохнул выстрел Коваля, ближний татарин на бегу вдруг согнулся в поясе, сделал два гибких шага и упал. Второго в грудь ударила белохвостая стрела Марфы, третьего перехватил саблей Матвей и свалил одним ударом.
— Глуши-и волков сибирских! — ревел медведем Наум Коваль. Он ухватил пищаль за толстый ствол и как тяжелой дубиной начал вертеть над головой, распугивая подступающих татар, которых тут же брали в сабли подоспевшие казаки.
— Неча-ай! — кричали свой воинский призыв казаки, бесстрашно врезаясь в татарское скопище, которое намного превосходило числом ермаковцев.
— Секи-и! Кроши в капусту!
— Не отставай от атамана! Не дай татарам окружить его!
— Наддай! Вали-и татарву в Иртыш!
Казаки неудержимо перли, напрочь отсекая саблями головы, руки, разваливая надвое тела. От яростной сечи у многих кровью были залиты кольчуги, кафтаны, лица. Кровь отчаянной рубки заливала глаза, люди в сей миг мало походили на разумных существ: убить, уцелеть, спасти друзей, выстоять, ибо если кто дрогнет, попятится, погубит себя, товарища рядом, сгубит весь отряд, которому бежать до Руси ой как далеко! И дрогнули кучумовцы, не выдержали яростной сабельной рубки, поначалу стали отступать, не показывая спины, но когда казаки с Матвеем Мещеряком навалились сбоку, грозя сбросить в Иртыш, побежали. Сначала побежали робкие, надеясь на резвость собственных ног, потом и более опытные, опасаясь быть окруженными.
— Неча-ай! — возликовали казаки, бросаясь в погоню за отступающими противниками. — Секи-и нехристей!
— Нажми, братцы-ы! Не давай им убечь!
— Лови-и татарву! Заходи сбоку-у!..
Атаман Ермак, отбив татар вокруг Ивана Камышника, ухватил его за плечи, глянул в бешеные округлые глаза, залитые кровью со лба, торчащие в стороны мокрые от пота усы, только и успел спросить:
— Ты цел, Иванко?
Иван, словно не узнав атамана, уставил на него клокочущий злостью взгляд, потом, отходя от боя, ответил неуверенно:
— Кажись, сам цел… А трое полегли…
— Передохни, присядь, мы сами доколотим татар! — Ермак, примяв кусты, снова бросился вперед с казаками, стараясь не дать возможности врагам достичь дикого леса и там укрыться. Но лес был не так далеко, татары успели вбежать в его защитные дебри, рассеяться, и не было смысла без большого риска преследовать их там.
— Сто-ой, братцы! — подал голос атаман, останавливаясь и делая глубокие вздохи, чтобы унять гулкое уставшее сердце. — Ну их к лешему! Пущай бегут к своему Караче или Кучуму! Идем к стругам, поглядим, кто из наших крепко поранен! Я видел лежащих в бурьяне, когда гнался за татарами. Матюша, прикрой нас!
— Хорошо, Ермак Тимофеевич, — отозвался слева Матвей и окликнул Ортюху Болдырева: — Ортюха, собери казаков с пищалями, цепочкой растянитесь поперек мыса.
До двух десятков казаков, у кого оказались пищали, торопливо зарядили их и в полусотне шагов от стругов присели в бурьян, опасаясь вражеских стрел из леса, которые при хорошей стрельбе могли долететь и сюда, на излете если и не убить, то поранить.
— Глядите хорошенько, братцы, — поостерег товарищей Мещеряк. — Ежели узрите кого на опушке, палите прицельно, чтобы не отважились в другой раз кинуться в сечу… Бес их знает, не накопилось ли их там больше, чем лежало в засаде? — Матвей на корточках в изрядно помятом бурьяне оглянулся назад и не удержался от горестного восклицания, когда разглядел безрадостную картину на песке у стругов.
— Эх, господи, не убереглись казаки! Вижу побитых до смерти!
На берегу рядом с атаманским стругом лежали пять казаков, принесенных с места сражения. Еще более десяти сидели и лежали пообок, полураздетые, испачканные кровью, а возле них хлопотал белобородый щекастый Еремей. Ему помогал атаманов стремянной Гришка Ясырь, в руках которого был большой пучок свежесорванного кровавника. Старец срывал зеленые листья и, измяв сильными пальцами, выжимал из них целительный сок на кровоточащие раны.
— Ортюха, побудь за старшего, я к атаману спущусь, узнаю, что он наперед делать думает, — попросил Мещеряк десятника, еще раз оглядел вымершую, казалось, опушку леса: над ней, чуть поодаль, кружились крикливые вороны. Почти одновременно к атаманскому стругу подо шли и призванные Ермаком кутидор Махмет-бай и толмач Микула. Махмет-бай был явно встревожен происшедшим на мысе сражением. Возле атамана стоял бледный, худой Микула, кутаясь в кафтан — его трясло от озноба, хотя по хилости своей телесной в сече он участия не принимал, но с тремя пищалями оставался в сторожах на атаманском струге.
Первый вопрос бухарскому купцу был о том, как мог князь Карача узнать, где именно будут встречать казаки караван бухарцев, коль так умело было выбрано место для засады.
Махмет-бай говорил долго, Микула по-своему пересказал все, что сумел понять из его взволнованной речи: