От Иерусалима до Рима. По следам святого Павла - читать онлайн книгу. Автор: Генри Воллам Мортон cтр.№ 96

Нам, англичанам, надо приехать в Грецию, чтобы узнать насколько велик был наш соотечественник. Мы — кто ставит томик его стихов на книжную полку рядом с другими непрочитанными поэтами — даже не подозреваем о той репутации, какой Байрон пользовался в Европе. Каждое его новое стихотворение моментально переводилось на различные языки мира. Насколько мне известно, поэма «Манфред» выдержала девять переводов на немецкий язык, четыре на русский, три на испанский, и еще по три — на венгерский и итальянский. Дважды она переводилась на польский, французский, голландский и датский языки. А к этому еще следует прибавить новогреческое, румынское и цыганское издания. Ни один живой автор не может похвастаться подобной аудиторией. То, что величайший поэт своей эпохи, английский «милорд» решил помочь угнетенным грекам в их борьбе против турецкого ига — дорогого стоит. А тот факт, что Байрон трагически погиб в Греции — пусть ему и не довелось услышать ни одного ружейного выстрела — придает особый трагизм этой фигуре. И не важен тот цинизм, с которым современные биографы поэта пытаются трактовать филэллинизм Байрона; греки все равно будут верить, что он умер за освобождение их страны — как если бы поэт погиб на поле боя. И они никогда не забудут его предсмертные слова: «Так вперед, на спор с громами…» [38] Якобы именно с этими словами на губах скончался «лорд Вайрон».

Во времена Байрона греки не интересовались античной эпохой. Поднимаясь на борьбу за независимость, они отстаивали византийскую Грецию, ту самую, которая жила в каждой маленькой православной церквушке на этой земле. Русская императрица Екатерина II окрестила своего внука Константином и разослала агентов для агитации среди греческих поданных османского султана. Она лелеяла мечту о возрождении Византийской империи с христианским императором на троне. В этой схеме роль столицы отводилась Константинополю, знаменитая мечеть Айя-София должна была вновь стать собором Святой Софии, где будет проводиться православное богослужение. Эта заманчивая идея крепко укоренилась в умах греков. Именно с Константинополем, а не с Афинами — и со Святой Софией, а не с Парфеноном — связывали они свои мечты.

Эта ориентация на Византию была естественной — и инстинктивной по своей сути. Еще совсем недавно, во время войны, на сцене афинских театров шел спектакль, в котором актер, изображавший царя Константина, восседал на византийском троне, как божество на иконе. Эта картина задевала какие-то глубинные струны суеверной греческой души, глубже поверхностного филэлленизма. Мне рассказывали, что в этом месте публика всегда разражалась громкими аплодисментами.

Наверное, подобные мысли неизбежно возникают у человека, которого называют филэллином. А вместе с ними рождается естественное недоумение: почему все греки, которых мы встречаем на улицах Афин, не обнаруживают ни малейшего внешнего сходства с творениями Фидия и Праксителя? Осталась ли хоть капелька крови древних эллинов в венах современных греков?

Это очень непростой вопрос, который давно уже волнует ученые умы. В 1829 году Дж. Ф. Фалмерайер безапелляционно заявил, что греческая раса как таковая исчезла с лица земли. Якобы все греки поголовно числят среди своих предков албанцев, франков, ломбардцев или выходцев из Азии. Сложно сказать. Как палестинские арабы возводят свое происхождение к древним хананеям, описанным в Ветхом Завете, так и современные греки настаивают на родстве с древними греками античной эпохи.

За прошедшие тысячелетия они, конечно, утратили ту классическую красоту, которая восхищает нас в античных скульптурах. Но ведь вполне возможно, что и древнегреческие мастера выбирали себе в качестве моделей исключительно красивых людей. Находясь в Греции, я исследовал тысячи лиц в надежде найти классический «греческий» нос, который без всякой ложбинки переходит в линию лба. Увы, мои старания не увенчались успехом. А ведь мне рассказывали, что многие греческие матери (особенно в сельской местности) проделывают разнообразные манипуляции с носами новорожденных — лишь бы достичь желанного результата. Тем не менее, сколько я ни вглядывался, мне так и не удалось обнаружить Аполлона или Афродиту среди современных греков. Досадно признавать, но легче натолкнуться на эталон классической греческой красоты, прогуливаясь по Риджент-стрит или на ежегодных гребных соревнованиях между Оксфордом и Кембриджем, чем на афинских улицах.

6

— В Афинах я заметил множество маленьких забегаловок, расположенных в узких неприметных переулочках, — поделился я своими наблюдениями. — Как правило, они выглядят очень уютно: кованые решетки увиты виноградными лозами, а заглянув в дворик, вы непременно увидите парня в рубашке с короткими рукавами, который нацеживает в кувшин вино из бочонка. Мне бы очень хотелось пообедать в таком местечке.

— Как хочешь, — легко согласился Софокл.

Было около девяти вечера — время, когда афиняне ужинают. Дневной зной еще ощущается, но легкий ветерок со стороны Фалеронской бухты уже обещает ночную передышку.

Мы покинули залитую солнцем центральную улицу и свернули в один из тех тенистых переулков, где тишина нарушается лишь грохотом колес рыночной подводы по мощеной мостовой. Зашли в первый же попавшийся крытый дворик, заставленный винными бочками.

Мое внимание привлекла маленькая, но колоритная группа: жизнерадостный мужчина в рубашке с короткими рукавами, мешковатых брюках и ковровых тапочках примостился на табурете возле колючей изгороди. Он кормил пучками травы маленького ягненка, а рядом сидел, изнывая от нетерпения — ему тоже хотелось урвать толику хозяйского внимания, — лохматый щенок.

Как и в большинстве греческих таверн, над двориком был устроен решетчатый навес. По весне он бывает увит виноградными лозами, которые обеспечивают благословенную прохладу и уют. Но сейчас, в разгар лета, листья съежились и почернели, и прока от такого навеса было немного. По периметру дворика размещались три или четыре маленьких ниши, в которых стояли столы, уже накрытые для обеда. Из противоположного конца двора тянуло манящим ароматом жареного мяса. Приглядевшись, я увидел в открытом кухонном окне внушительную фигуру повара, который колдовал над ярко горящей горелкой.

— Желаете перекусить? — поинтересовался хозяин заведения, обменявшись рукопожатием со мной и моим спутником. — Проходите и заказывайте.

Он проводил нас прямо на кухню.

На мой взгляд, это один из самых восхитительных обычаев в греческих тавернах: посетителю разрешается наблюдать за процессом приготовления заказанных блюд. Кухня, куда нас препроводили, была заполнена винными бутылками, мясом, рыбой и овощами. Здесь лежали лангусты, красная кефаль (местные жители называют ее барбуна), а также жуткая каракатица, которую полагалось тушить в большом количестве масла.

После того как мы определились с меню, хозяин таверны проводил нас в одну из беседок, где мы и уселись за столиком (под внимательными взглядами щенка и ягненка).

На столе немедленно появились традиционные стаканчики узо и легкая закуска, ибо греки не имеют привычки пить, не закусывая. На сей раз нам были предложены бутерброды с красной икрой, фисташковые орешки и нарезанный кружочками огурец.