— Это не мешает вам собрать войско и объявить поход за веру, а полководцами у вас будут герцоги Неверский и Монпансье, чем не подходящая пара? Ну что вы на это скажете?
— Скажу, что в случае победы вся слава достанется им, а не мне, — отозвался кардинал, не понявший, что его любовница смеется над ним. — Я же, как их духовный и идейный руководитель, останусь незамеченным. Народ любит воинов, проезжающих по улицам Парижа в шрамах и латах, в копоти и пыли военных дорог, и с недоверием относится к тем, кто, сидя в четырех стенах, лишь отдает приказы и распоряжения.
— Так в чем же дело, ваше преосвященство? — по-прежнему улыбалась королева. — Садитесь на коня и поезжайте во главе войска в самое пекло сражения. Глядишь — и на вашем теле появятся синяки и шрамы.
Кардинал резко присел на постели и уставился на собеседницу, насмешливо глядящую на него из-под полуприкрытых век хитрыми черными глазами.
— Клянусь мессой, я так и сделаю, Ваше Величество, — вскричал Карл Лотарингский, — и ценой собственной крови добуду славу и уважение доблестному семейству Гизов, о которых со дня смерти брата стали забывать.
— Вам представится такая возможность, господин кардинал, будьте уверены, — откровенно зевнула королева-мать, — а пока поберегите свою кровь, не торопите события, ваше время еще не пришло. Помните о том, что сейчас у нас с протестантами мир.
— И долго он будет продолжаться?
— Столько, сколько нужно.
— Кому нужно?
— Мне. Вам. Всей Франции. Близ владений Жанны Д'Альбре мне предстоит встреча с испанским послом. Вот тогда я и смогу ответить на ваш вопрос, а пока…
— А пока?
— Нам надлежит ждать и помнить о том, что дело могут решить… — она помолчала секунду-другую, потом договорила: — Один или два удара кинжалом.
— Вы намекаете на…
— Вы правильно меня поняли, ваше преосвященство, но не уразумели до конца мою мысль. Удар ножом всегда остается ударом независимо от того, кто его нанес, и в этом деле, как правило, есть руководитель и есть исполнитель, и вот когда последнего поймают, то начнут искать первого, а это совсем нежелательно. Вы понимаете меня, надеюсь?
— И, если я правильно вас понимаю, то есть и другие способы, более безобидные и не требующие ни лишних человеческих жертв, ни ответственности за содеянное.
— Восхищаюсь вашей прозорливостью, господин кардинал, — ответила Екатерина. — Никто, кроме вас, не смог бы выразить свою мысль яснее.
— Тогда… чего же мы ждем? — растерянно спросил Карл Лотарингский, почувствовавший легкую тень иронии в ее словах.
— В данном случае мы ждем утра и доклада наших гофмейстеров о том, что все готово к сборам и надлежит отправляться в дорогу. Впрочем, утро, кажется, уже наступило.
Королева-мать ловко ускользнула от щекотливой темы и вновь вернулась к разговору, с которого и началось это утро.
Речь шла о большом путешествии по Франции, которое королева решила устроить с целью показать французскому народу короля Карла IX, его богатство и силу, а заодно и все свое семейство, которым она так гордилась и для которого предназначила главные роли в огромной интермедии, слухи о которой мгновенно полетят во все концы Европы. Она вознамерилась показать всем великолепие и благополучие королевского двора, что, в конечном счете, утихомирило бы умы и дало понять о незыблемости государственных устоев и крепости правительственного аппарат, вера в которые была подорвана недавно прогремевшей гражданской войной. В то же время надо дать увидеть своим детям воочию необозримые красоты государства, которым они будут править, глубь его лесов и ширь его полей. Да и развеяться надлежало ее детям, не все же время сидеть взаперти в мрачных стенах Лувра. Так думала мадам Екатерина, глядя на бледные и унылые лица своих отпрысков, на которые, и она сама это подозревала, смерть уже наложила свой неумолимый отпечаток.
Путешествие должно было охватить всю Францию от Парижа до Байонны и от Донфрона до Монпелье и было рассчитано на два года. Выезд должен был состояться сегодня в полдень, и королева не понимала, чего ради кардинал затеял этот разговор именно сейчас, если об этом можно было поговорить, к примеру, вчера.
Однако до самой сути Карл еще не дошел; она чувствовала это и ждала, когда же он заговорит о том, о чем думала утром, глядя в окно.
Ждать ей пришлось недолго.
— Вряд ли Пий IV будет доволен вашей политикой, мадам, если вы не пересмотрите своего отношения к гугенотам, — проговорил кардинал.
— Пий IV мой родственник, и я сумею с ним договориться. А что вы, собственно, имеете в виду?
— Да, но удастся ли вам оправдаться перед Филиппом Испанским?
— Оправдаться? — насмешливо вскинула брови Екатерина. — В чем же это?
— В том, что семейство Гизов теперь уже не в почете во Франции?
— Я не стану объясняться перед испанским королем в том, что семейство Гизов слишком алчно: протяни ему палец — и оно откусит всю ладонь.
— Вот как! И это говорите вы, рьяная поборница католической веры в стране, которой правите по воле папы!
— Я говорю то, что видят мои глаза и слышат мои уши. И потом, не такая уж я рьяная католичка, как вы меня тут расписываете, но я всегда боролась и буду бороться за мир и любовь среди моих подданных, в отличие от вас, ваше преосвященство.
— Уж не стали ли вы политиком, как Монморанси? И откуда у вас уверенность в том, что коннетабль не столь алчен, как Гизы, которых вы порочите в моих глазах и представителем которых я являюсь?
Королева устало улыбнулась. Она ждала момента, когда можно будет тактично дать понять кардиналу, что ему не стоит строить никаких иллюзий в отношении собственного семейства: все закончилось с падением Марии Стюарт. Ее ответ, вопреки ожиданиям, не внес спокойствия в душу Карла Лотарингского:
— Монморанси ратуют за единство и согласятся взять в свои руки королевский скипетр только в том случае, если его больше некому будет взять.
— Уверенность ваша распространяется так далеко, что вы разделяете их политические взгляды?
— Признаюсь, не понимаю, почему вас это так смущает, господин кардинал.
— Вы это сейчас поймете. Кого вы оставляете в Париже наместником?
Екатерина передернула плечами. Ответ ее прозвучал как само собой разумеющееся:
— Единственного здравомыслящего человека в государственном аппарате — коннетабля Франции, моего первого министра герцога Анна де Монморанси.
— Так я и думал, — замогильным голосом произнес кардинал.
— А вы что же, предполагали какую-нибудь другую кандидатуру?
— Признаться, — несколько смущенно проговорил Карл Лотарингский, — я подумал о своей персоне.
Королева внезапно расхохоталась:
— А как же поездка? Или вы уже передумали?