Цветочный крест - читать онлайн книгу. Автор: Елена Колядина cтр.№ 44

— Да уж… Но ныне, слава Богу, наместник Господа на земле царь Алексей Михайлович, государь добрейший, сторонник гуманных методов. Посему полагаю, что в русле сего…

Отец Логгин слега заплутал в речи и остановился, дабы собраться с мыслями.

«Эка красно бает! — восхитился в сердце Орефа Васильевич. — Что елдой выводит!»

— Казнение должно быть классического рода, — наконец промолвил отец Логгин, — в русле православных христианских традиций. Сожжение — идеальная вещь. Огонь — от Бога. Божественный огонь… Неопалимая купина… Надобно будет ввернуть, кстати, про купину…

Отец Логгин прочистил горло, репетируя красную речь:

— Того сына своего, кто несправедливо оклеветан наветами, Отец наш спасет от огня, как тушил он пламя неопалимой купины. Но, ежели богопредатель истинно виновен, то огонь вспыхнет с божественной силой… Кстати, Орефа Васильевич, не дурная мысль — усилить пылание. Не знаете ли, чем возможно усилить Божественный огонь?

— Да чего его усилять? Затрещит разбойник, как миленький! Али не видали вы, как плоть горит? Скирдой вспыхнет говно разинское, прости Господи!

— Кашу, Орефа Васильевич, маслом не испортишь. Огоньку никогда не помешает. Чтоб, значит, до небес пламя вилось.

— Можно и до небес, — согласился Орефа Васильевич. — Но тогда народ не увидит, как этот сучий потрох корчится. Почто же лишать людей такого удовольствия?

— Сие истинно.

— Тем более… принимая во внимание ваш богатый опыт… Может, масла подплеснуть, так это, назаметно?

— Серы кинем, — предложил Орефа Васильевич. — Уж запылает! А вони будет… Пороху можно подсыпать для треску.

— Замечательно! Вонь — это прекрасно, — обрадовался отец Логгин. — Этакое преисподнее злосмрадие.

Орефа Васильевич сидел с довольным видом.

— Значит, так и запишем, — подытожил отец Логгин. — Богоотступника предаем огню. А как вы полагаете, Орефа Васильевич, обставить процесс казнения?

— От острога гниду поведем пешим ходом на цепях…

Поморщившись при упоминании гниды, отец Логгин промолвил:

— На цепях — это замечательно.

— Дьяк зачитает указ…

— А в какой момент аз произнесу гневное обличение, так сказать, вверенным мне правом от лица Господа?..

— Опосля дьяка, — прервав витиеватую речь батюшки, пояснил воевода. — Надо же огласить народу судебное решение. Мол, предать огню…

— Понятно, понятно… Что ж, все логично, все замечательно… Аз уж на утренней службе коснулся вопроса казнения, полагаю, что и прочие духовные особы посвятили сегодняшнюю службу сему же…

— Еще б, оне не посвятили! — ухмыльнулся Орефа Васильевич. — С Орефой Васильевичем шутки плохи. Всем попам веленность было объявить об казни на заутренях. Да и на торжище дьяк с утра оглашает… У меня, здесь, в Тотьме, с нашими разбойниками порядок такой: хоть живой, хоть мертвый, хоть елдой подопрись, но на казнь обязан явиться! Увидишь, отец Логгин, бабы не только чад, так и грудных младенцев притащат!

Известие о поимке тотемским воеводой Орефой Высильевичем разыскиваемого опасного государственного преступника Андрюшки Пономарева было, действительно, объявлено утром во всех храмах, церквах и часовнях Тотьмы. Особо ликовали тотьмичи, за прегрешения отлученные на различные сроки от посещения храмов, и тотьмички, не смевшие входить в святые стены из-за месячных кровей: те и другие стояли под окнами и дверями, либо за воротами, дабы не пропустить каких-либо событий городской жизни. Такое вящее дело, как казнение, само собой перечеркивало запрет на участие в духовной жизни земляков. И, известие о необходимости явиться после полудня на Государев Луг было встречено грешниками особо радостно.

Наконец, когда способ казнения был выбран, Орефой Васильевичем на Государев луг был послан гонец, призванный известить древоделей о том, что понадобится не сруб и не плаха для четвертования, а помост для сожжения.

В полдень на Государев луг дружно пошагали тотьмичи. Был он наречен Государевым в честь визита Царя Ивана Грозного, в ходе которого на обширной раздольной пажити были возведены царские шатры. С того гостевания прошло уж почти сто лет, но в Песьих Деньгах до сих пор жила древняя старуха, самовидно зрившая из кустов, как грозной и светозарной молнией пролетела великолепная царская свита, как встала, взрыв землю, как вышел из тяжелой кареты червонного золота Государь, обвел грозным взором пажить и подданных ему жаворонков, пошевелил плечами и прошел к кустам, в которых и схоронилась бабка Домна, бывшая тогда черногузой девчонкой. Там Иван Васильевич могучим ударом всадил в землю роскошный посох и, подняв тяжелые одежды, вдарил в кусты светозарной сцой. Видение царской елды произвело на бабку столь неизгладимое впечатление, что она в тот же день растрезвонила об государевых удах по всей Тотьме, за что и была приговорена к отрезанию языка. Но, сие случилось чуть позже, когда самовидица договорилась до того, что сообщила тотемским бабам, будто елда царская совсем не царских размеров, а так себе елда, меньше даже, чем у батюшки церкви Вознесения, отца Философа. Взволнованный таким сравнением не в пользу Государя, отец Философ ходатайствовал об вырывании поганого Домниного языка, что и было совершено через три дни. Надо сказать, что безъязыкую девку сразу охотно сосватали в кузнечный посад, и муж ея, дед Гурьян, до самой смерти молился за здравие Государя Ивана Васильевича, благодаря его елду за свою мирную жизнь без бабьего крика и болтовни. Но перед лишением языка, Домна сообщила тотемскому воеводе еще некоторые обстоятельства визита, ставшие ей известными из кустов. Так достоянием общественности стали слова Государя, чей сапог провалился в пышную кочку: «То — тьма!». Иван Васильевич, объезжавший сиверский край в поисках места для запасной столицы, имел в виду, что места сии чересчур далеки. Но воевода приказал величать город, носивший тогда имя Тодма, Тотьмой. Луг с той поры стал именоваться Государевым, и справлялись на ем праздники и важные мероприятия. Такие, как сегодняшнее казнение.

Ох, лют же стоял мороз! Тулупы тотьмичей, в клубах пара деловито шагавших на луг, от стужи глухо стучали, как орехи в торбе, рукавицы гремели железом, и страшно, как цепи разбойника, скрипели сапоги и валенки. Состоятельные горожане ехали верхом, были оне веселы и в предвкушении всевидного справедливого зрелища радостно приветствовали друг друга. Холопы же тащились хмуро, глядели все больше под ноги и зело горевали об казнении сподвижника Стеньки Разина, радевшего, как известно, об всеобщей воле. И все вместе, кто вслух, кто в сердце, известными словесами поминали мороз. «Здорово, Семеновна! Мороз-то стоит, что Федотова елда». «Ишь, пар валит, как из бабьей дыры». Жарко было лишь ребятишкам, глазенки которых горели любопытством. Тычки и окрики матерей не могли прервать беспорядочной беготни вприпрыжку юных тотьмичей. Отрочата всю дорогу смеялись, хватались за полы чужих тулупов, норовя повалиться в снег, и с ликованием теряли шапки. От предвкушения зрения казни чадам было жутко и радостно. Что, как превратится разбойник в черта?! Что, как разверзнется под ним Государев луг, открывая путь в котлы с серой?! Что, как раздастся вой и стон?! А именно такие версии высказывались свечера за печными закутами, где хоронились отрочата, слушая беседы родни после ужина. А сколько страшных басней было рассказано звонким детским шепотом на полатях!.. О, Господи! Спасибо тебе, что послал Ты юным своим чадам такое упоительное и зело воспитательное зрелище!