Великий любовник. Юность Понтия Пилата - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Вяземский cтр.№ 42

Гней Эдий Вардий ненадолго замолчал. А потом сказал:

— Тут тоже странность. Перед лицом смертельной опасности мой друг выказывал чудеса храбрости и невозмутимости. Но иногда, когда мы сидели у него на вилле и вдруг раздавался какой-нибудь неожиданный звук — дверь скрипнет или порыв ветра ударит по крыше, — Феникс вздрагивал, бледнел и начинал опасливо озираться. На охоте в дождь, в утренний или ночной холод, как рассказывали, никогда не зябнул и не жаловался на усталость, а дома у себя постоянно кутался в теплую одежду и однажды, когда один из рабов оставил открытой дверь в экседру и сквозь нее потянуло сквозняком, стал ругаться, что, дескать, простудится и вот уже простудился…

— Он этого раба, — через новую паузу прибавил Вардий, — погоди, сейчас вспомню его имя… кажется, его звали Кармил или Кармион… он этого раба недолюбливал. И однажды, уличив его в том, что тот плохо ухаживает за собаками — или просто придравшись по случаю, — вызвал к себе управляющего, Велия, и велел ему продать этого Кармила, а вместо него приобрести нового, более прилежного раба. Велий обещал выполнить указание. Но ни через неделю, ни через две недели раб не был продан и продолжал исполнять свои обязанности по хозяйству. Когда же Феникс вновь призвал к себе управляющего и потребовал объяснений, тот, глядя в глаза хозяину, заявил:

«Все рабы, которые ты получил вместе с виллой, принадлежат вилле и не могут быть проданы»

«Ты сам это решил?» — сурово спросил Феникс.

«Нет, не сам. Мне так было сказано, когда я попытался выполнить твой приказ».

«Кем сказано?!»

Виллик не ответил. Вернее, ответил следующим образом:

«Мы все в твоей власти. Ты можешь поручать нам любые работы. Ты можешь наказывать нас, как тебе заблагорассудится. Ты можешь приобретать сколько угодно новых рабов. Но продавать…продавать старожилов — на это, как мне сказали, у тебя нет права».

— Я сам присутствовал при этом разговоре и дословно передают его тебе. Ты понял… суть? — вдруг спросил меня Вардий.

— Не совсем, — признался я.

— Ладно, чуть позже тебе объясню, — усмехнулся Гней Эдий и продолжал:

— Третий этап обугливания можно охарактеризовать, пожалуй, такими стихами из «Лекарства»:

Только не будь одинок: одиночество вредно влюбленным!

Не убегай от людей — с ними спасенье твое.

Так как в укромных местах безумнее буйствуют страсти,

Прочь из укромных мест в людные толпы ступай.

…Догадываюсь, что, как на первом, так и на втором этапе — во время сельских работ, во время охоты — страсти «безумно буйствовали» в душе несчастного Феникса. И потому он в конце консульства Гая Цезаря покинул «укромное место» и шагнул в «людные толпы». То есть перестал уединяться у себя на вилле и стал общаться с друзьями, быстро восстановив отношения почти со всеми своими старыми и новыми приятелями.

Из школьных — с Корнелием Севером, отец которого Кассий Север в консульство Цензорина за «бесстыдные писания» был сослан сенатом на остров Крит; Корнелий же, несмотря на это семейное несчастье, отличался примерным поведением, продвинулся по служебной лестнице, последовательно занимая должности квестора, эдила, претора и пропретора в одной из отдаленных провинций, снискал одобрение Августа за свою поэму о Сицилийской войне, а ныне трудился над стихотворной историей Рима. А также — с Руфином, с которым когда-то служил. А также — с Педоном Альбинованом, отличавшимся, как я уже тебе рассказывал, редкостным безразличием к женскому полу, с юношеских лет увлекшимся философией, в совершенстве изучившим стоиков и ныне погрузившимся в учение древнего Пифагора и его греческих и латинских последователей… Помнишь Педона? Когда-то он рекомендовал Фениксу авернскую старуху-колдунью (см. 15, II), ибо всегда питал пристрастие к магии… Даже с Помпеем Макром, нашим школьным товарищем, Феникс восстановил дружескую связь; Макр наконец-то простил ему свою сестру Меланию, которая, кстати сказать, уже давно и счастливо вышла замуж, а сам Макр теперь руководил многочисленными переписчиками в Палатинской библиотеке, недавно основанной великим Августом.

Из более поздних друзей Феникс встречался с оратором Брутом, с юристом и оратором Флакком, младшим братом Помпония Грецина, с ритором, астрономом и поэтом Публием Саланом, нанятым учителем и воспитателем к юному Германику, сыну Друза Старшего и Антонии Младшей.

Но намного чаще, чем с этими зрелыми мужами — старшими среди них были Макр и Салан, отпраздновавшие сорокалетие (мы с Фениксом были на два года моложе), — чаще, чем с ними, Феникс общался с теми, кого вполне еще можно было назвать молодежью, а именно: с Аттиком, с Цельсом, с Каром и с Коттой. И не потому, что Феникс выказывал им предпочтение — он никого из своих друзей теперь не выделял, даже меня, своего «верного Тутика», — нет, это они на Феникса прямо-таки набросились, едва он вышел из своего домашнего затворничества и стал появляться на людях: чуть ли не каждое утро, как ревностные клиенты, являлись приветствовать его на вилле, зазывали к себе на пиры, предлагали прогулки ближние и дальние. Исключение составлял, разве что, Цельс Альбинован, который, как я упоминал, обучался медицине у Музы Антония и посему часто оказывался занят; но при первой же возможности присоединялся к своим товарищам, крутившимся вокруг Феникса. Аттик же и Котта располагали почти неограниченным досугом. Котта, сын, как ты должен помнить, прославленного Марка Валерия Мессалы Корвина и брат стремительно делавшего карьеру Мессалина, Котта тогда только что вернулся из Афин, где под руководством греков-академиков завершил свое ораторское образование, но в Риме не получил еще должности, так как было ему в ту пору… дай-ка сообразить… года двадцать два, не более. А Аттик, приблизившийся уже к тридцатилетию, с отъездом Тиберия, с которым он несколько лет продуктивно сотрудничал, составляя ему речи и выполняя многие другие разнообразные поручения, среди них весьма ответственные и деликатные, с отъездом, говорю, своего покровителя не то чтобы оказался не у дел, а по собственной воле от всяческих дел отстранился, отвергая нередко весьма прибыльные дела и крайне заманчивые должностные предложения, в том числе одну милостивую просьбу Августа отклонив якобы по состоянию здоровья.

Что же касается Кара, начинающего поэта…

Гней Эдий Вардий опять замолчал, прервав мысль. А потом:

— Феникс теперь никогда не был один, с утра и до вечера его окружали друзья и приятели. К тем, кого я перечислил, можно добавить еще с десяток поэтов и, конечно же, старого Мессалу и Фабия Максима, ближайшего соратника великого Августа, занятого с утра и до вечера государственными делами, но в минуты досуга приглашавшего к себе Феникса на завтраки и на обеды… Лишь с Юлом Антонием и с Секстом Помпеем Феникс решительно избегал встреч. Говорю решительно, потому что однажды, когда на пиру у Валерия Мессалы появился Юл Антоний, Феникс тут же покинул застолье, дожевывая кусок мяса в прихожей, а потом выплюнув его в сточную канаву при выходе из дома, и мне пришлось за него извиняться перед удивленным хозяином и, как мне показалось, обиженной его женой, престарелой Кальпурнией. И почти так же повел он себя, когда к нашей прогулочной компании в Помпеевых садах неожиданно присоединился повстречавшийся нам по дороге Секст Помпей с Криспином или с каким-то другим Юлиным адептом… сейчас уж не вспомню… Феникс в этот момент беседовал с Саланом об Аркте Ликаона и о Киносуре, то есть о том, что мы называем Большой и Малой Медведицей. И Салан доказывал, что по Малой Медведице удобнее ориентироваться на море во время плавания, что самые древние и самые искусные мореплаватели, финикийцы, именно по ней ориентировались, а Феникс не то чтобы возражал, а уточнял, что древнее не всегда значит лучшее, что греки и римляне, наверное, не случайно предпочитают Большую Медведицу. Так вот, заметив, что Секст Помпей со своим спутником пристал к нашей компании и, приветствуя ее членов, подбирается к нему, к Фениксу, Феникс вдруг спросил Публия Салана: «А ты знаешь, как переводится “Киносура”?» — «Конечно, знаю: “Собачий хвост”, — ответил тот. «Так тебе нравятся собачьи хвосты?» — снова спросил Феникс и посмотрел в сторону Секста Помпея. Салан удивился вопросу и тоже посмотрел на приближавшегося к ним Помпея. А когда повернулся к Фениксу, того уже и след простыл — он словно растворился в близлежащем кустарнике. И к нашей компании уже больше не вернулся.