Великий любовник. Юность Понтия Пилата - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Вяземский cтр.№ 104

Я ведь на Цезаря жизнь и не мог никогда покушаться

В жажде весь мир погубить, ибо он Цезарем жив.

…Так что заговор мы решительно исключаем.

Вардий стер слово «заговор» и вместо него написал «преступление».

— Говорили, что он совершил какое-то преступление, и много ему различных преступлений приписывали, вплоть до убийства. Но Феликс и убийство — это даже представить себе невозможно! И я бы сейчас тут же стер это глупое обвинение. Если бы… если бы в одной из элегий, которую Феликс лично мне направил, не было вот каких строк:

Глупостью можно назвать, не иначе, мое преступленье,

Если давать вещам подлинные имена.

Гней Эдий не стер, а зачеркнул слово «преступление» и рядом с ним написал слово «глупость».

— Пойдем дальше, — продолжал рассуждать Эдий Вардий. — Богохульство. Некоторые умники, после того как Пелигна выслали, стали обвинять его в совершении различного рода святотатств, начиная с разглашения таинств и кончая оскорблением особо почитаемых Августом богов, в первую очередь Аполлона и Марса: принцепс, мол, их превозносит, а Феликс в своей поэме унижает их достоинство, описывая их превращения в прелюбодейственных целях…Я тебе так скажу: никакие таинства Пелигн не мог разгласить хотя бы потому, что ни в одно из них не был посвящен. Что же касается «Метаморфоз» — ведь именно о них шла речь, — то Август их навряд ли читал; а если б прочел и действительно разгневался, то непременно объявил бы народу, сам или через сенат, за что он поэта наказывает, чтобы и другим сочинителям впредь было не повадно. Но он этого, как мы видим, не сделал.

Вардий перечеркнул «богохульство» и под ним написал «прелюбодеяние».

— Тут сплетники вконец распоясались! — гневно объявил Гней Эдий. — До того дошли, что стали обвинять Феликса в тайном совокуплении не только с Юлией Младшей, но также с ее матерью, Юлией Старшей, и даже, страшно сказать, с самой добродетельной Ливией! Сколько же грязи в этой клоаке, в плебейских умах!.. Ливию, с твоего позволения, мы вообще оставим в покое. К Юлии Старшей, я проверял, Пелигн ни разу не ездил. С Юлией Младшей?.. Напомню тебе, что ее обвинили в связи с Децимом Силаном, а не со своим учителем.

Вардий с такой яростью принялся стирать «прелюбодеяние», что повредил соседнее «богохульство», и так оно и осталось на песке, наполовину стертое и перечеркнутое.

— Стихи, — успокаиваясь, продолжал Гней Эдий. — Тут нам и слухов не надо. Пелигн сам о своих стихах пишет. Через год после отъезда он отправил Августу стихотворное послание, в котором, в частности, говорится:

Песни — причина того, что я и мое поведенье

Цезарем осуждены из-за «Науки любви».

Ставят в упрек, что я непристойной поэмой

Как бы учителем стал прелюбодейной любви.

Однако тут же замечает:

Но ведь и я не теперь провинился моею поэмой:

Новую муку терплю я не за новую вещь.

…Если действительно за стихи сослал его принцепс, то едва ли за «Науку». За «Науку» он его упрекал еще… дай-ка сосчитать… да, десять лет назад. Теперь ссылать? Это не похоже на Августа. Даже на старого и от болезней своих иногда вспыльчивого и жестокого… Но ежели за стихи, повторяю я свой вопрос, то тогда за какие? И почему перед отъездом, помнишь, Феликс первыми начал сжигать свои «Превращения»? И мне в своей тристии через год написал — я уже вспоминал, сейчас еще раз процитирую:

Так в пылавший костер я бросал неповинные книги,

Толи с обиды на Муз, вовлекших меня в преступленье…

— Музы его вовлекли. И заметь: те самые Музы, которые помогали ему писать «Превращения»!

Вардий рядом со словом «стихи» написал по-гречески «метаморфозы».

— Еще два слова напишем и будем подводить итог, — пообещал Гней Эдий и написал рядом два слова: «видел» и «обидел». И продолжал: — Во многих его тристиях и посланиях говорится о том, что он стал невольным свидетелем какого-то неблаговидного события, чьей-то чужой вины. Мне он писал:

Случай — о нем говорить и опасно, и долго — заставил

Взгляд мой свидетелем стать гнусных и пагубных дел;

Памяти этого дня мой дух боится, как раны…

Мало того, что увидел — он тем, что увидел, каким-то образом обидел Августа. Цезарю написал вскоре после высылки:

Ты за обиды свои в горьких словах отомстил!..

Некоторые эти два слова разделяют, как это делает Корнелий Север, и утверждают, что Феликс видел одно, а обидел другим. Но они проявляют элементарное невнимание: слишком во многих местах у Пелигна — «стихи и проступок», «проступок и стихи», «стихи и оплошность». Стало быть, именно в том, что он видел, заключались и оплошность, и проступок, и преступление, и обида для Августа.

К этому многие злые языки прицепились и стали сочинять, что же на самом деле видел Феликс. Некоторые до того докатились в своем злоязычии и так погрязли в клоаке своих грязных мыслей, что принялись утверждать, будто Феликс случайно застал великого Августа в тот момент, когда тот… Всё это так мерзко, что я ни за что не возьмусь повторить! Тем более перед тобой, юным римлянином, едва надевшим взрослую тогу!..

Другие, как, например, Галлион, опираясь на одно место в Пелигновом послании, свои догадки строили на том, что виденное Феликсом касалось добродетельной Ливии. А строки такие:

Раз невзначай увидал Актеон нагую Диану:

Дичью для собственных псов стал из-за этого он.

…Ну, типа того, что Ливия однажды выходила из купальни…

Третьи, которых среди злоязычных догадчиков было большинство, обвиняли Феликса в том, что он был свидетелем, а может быть, и пособником Юлиных шашней с Силаном. Но мы с тобой должны возразить: сводников и пособников тоже положено наказывать по Августову закону, а Феликса не только не тронули, когда осуждали Юлию и Силана, но в ссылку отправили почти через три месяца после скандального происшествия.

Гней Эдий встал в полный рост — до этого он все время сидел на корточках, — поднял вверх указательный палец и объявил:

— О Постуме никто из сплетников ни словом не обмолвился!.. И я, разумеется, обратил на это внимание. Когда о чем-то упорно молчат, иногда именно в этой стороне, как греки говорят, «выпавший зуб прячется».

VIII. — А теперь давай посмотри, что у нас в итоге осталось, — продолжал Вардий, глядя на написанные им слова, но уже не опускаясь на корточки. — Всего три слова. Вернее, пять слов, но два из них как бы дополнительные и поясняющие.

Первое слово — «глупость». На нем Пелигн усердно настаивает.

Второе слово — «стихи». Без стихов поэта не бывает. И если что-то с поэтом случается, Музы всегда виноваты — они ведь его одурманивают, творят над ним превращения… Кстати, мы выяснили, что «Наука любви» здесь ни при чем и, судя по всему, в деле могли быть замешаны «Метаморфозы», по-нашему «Превращения».