Странные умники - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Вяземский cтр.№ 35

Мне стало жутко. Я долго не мог прийти в себя и даже забыл съездить в редакцию за гонораром…

С тех пор я не встречал Фогельмана, хотя искал с ним встречи. Я стал заметно чаще ходить в магазин за продуктами.

И вот на прошлой неделе, когда я стоял в очереди за пивом, кто-то потянул меня за рукав и попросил взять ему без сдачи две бутылки. Это был Фогельман. Я едва узнал его, так он изменился за то время, что мы с ним не виделись: постарел, побледнел, сморщился. Я взял шесть бутылок: четыре для себя и две для Фогельмана.

– Как поживает ваше изобретение? – спросил я его, когда мы вышли на улицу.

– О чем это вы? – удивленно покосился на меня Фогельман.

– Вы меня не помните? Я как-то имел честь беседовать с вами о вашем изобретении, «Аппарате Фогельмана». Вы мне его, помнится, показывали и даже произвели на мне измерения потери жизнечасов.

– Что-то не припомню. В силу своей предательской болтливости я со многими, как вы выразились, беседовал. Всех не упомнишь.

Я, признаться, был несколько озадачен такой холодной встречей, но мое любопытство оказалось сильнее чувства собственного достоинства, и я продолжал расспросы:

– Ну а все-таки, что с аппаратом? Фогельман не отвечал.

– Вам, может быть, удалось выгодно запатентовать его? – пошутил я.

Фогельман засунул бутылки в карман и ускорил шаг.

– Послушайте! Неужели трудно ответить, когда вас спрашивают! – крикнул я ему вдогонку.

Фогельман вдруг резко остановился и обернулся.

– Аппарата больше не существует! Я его уничтожил! И все! Все! Не приставайте ко мне! Я не желаю с вами разговаривать!

Произнеся, а вернее, прошипев эти слова, Фогельман чуть ли не побежал по улице, придерживая руками бутылки с пивом, торчавшие из его карманов.

Я вернулся в магазин: мне надо было еще купить сахарного песку.

Когда через четверть часа я вышел из магазина, Фогельман ждал меня у выхода. Карманы его пальто уже не топорщились от бутылок.

– Ради всего святого, простите меня за недавнюю грубость, – сказал он с виноватой улыбкой на лице. – Я был не прав. Вы так внимательно отнеслись ко мне в прошлый раз. Помните, когда я демонстрировал вам свой аппарат?

– Ну конечно же!

– В таком случае вы бы не отказались выпить со мной по чашечке кофе? Ну я вас очень прошу!

Мы направились в ближайший кафетерий. Фогельман взял две порции кофе с молоком, и мы пристроились за одной из стоек.

– В общем, мои эксперименты закончились катастрофой, – сразу же начал Фогельман. – И в этом виноват прежде всего я сам. Как экспериментатор я не имел права делать себя объектом измерений. Послушайте, это же противоречит самой логике научного познания!

Я ничего не понял из объяснений Фогельмана и чистосердечно ему в том признался.

– Да что же здесь может быть непонятного?! – возмутился он. – Ученый должен стремиться к объективному знанию. А что такое объективное знание? Это незнание себя, ибо, как только человек начинает познавать самого себя, появляется субъективизм, появляются страх и стремление любыми средствами преодолеть его. А это уже не наука!

Я опять ничего не понял. Более того, у меня возникли весьма серьезные возражения относительно концепции моего собеседника, которые я незамедлительно изложил ему. К моему удивлению, Фогельман тут же со мной согласился.

– Я действительно всегда плохо разбирался в теории, – признался он. – Это меня и погубило.

Я недоуменно молчал, а Фогельман, заметив мое недоумение, вдруг покраснел, потупился и сказал, нервно теребя пальцами пустой стакан:

– Понимаете, у меня произошло большое несчастье. Умер один из очень близких мне людей. Пожалуй, даже самый близкий. Я страшно горевал… И я имел неосторожность в момент первоначального шока навести на себя свой проклятый аппарат. Мне стало вдруг любопытно, сколько я потерял из-за этой смерти, сколько лет. Экспериментальные условия были слишком интересными, и я уступил соблазну…

– Ну и сколько же вы потеряли?

– Нисколько! – вдруг почти закричал Фогельман. – Нисколько! Слышите меня?! Ни одного часа! Нет, вы понимаете, как это ужасно?! Сначала я не поверил своим глазам. Я решил, что мой аппарат просто неисправен. Тогда я выбежал на улицу. Я наводил свой аппарат на всех встречных и получал недвусмысленные результаты. Я убедился, что аппарат работал. «Не работал» я сам! Понимаете? Я снова навел аппарат на себя, и он показал «две недели». Как ни мала была эта цифра, я чуть было не закричал от радости. Мне хотелось петь, смеяться, танцевать. Я радовался как ребенок… Я вернулся домой и только тут понял, что в действительности значило мое измерение. Страх! Страх перед собственной жестокостью… А ведь я всегда считал себя добрым, чутким человеком. И мои близкие всегда считали меня таковым, несмотря на некоторую внешнюю мою грубость… В тот же день я уничтожил свое изобретение. Я не мог не сделать этого. Я бы тогда сошел с ума…

– А над чем вы сейчас работаете? – спросил я Фогельмана, когда мы вышли из кафетерия.

– Ах, ничего интересного! Устроился на временную работу в картинную галерею. Устанавливаю личности неизвестных художников по их полотнам.

– Вы так хорошо знаете живопись? – удивился я.

– Да нет, совсем не знаю… Но надо же чем-то заниматься.

Скоро я простился с Фогельманом. День был какой-то серый и мокрый. Больше про него ничего нельзя было сказать.

Была суббота. Белесое, набухшее небо за ночь опустилось к земле, налегло на город, придавив крыши домов и тяжело провиснув над рекой. Дождь вперемежку со снегом ударил по тротуарам, а ветер с залива, ворвавшийся в узкий коридор между небом и землей, взвихрил эту колючую взвешенную жижу, все перемешал и все перепутал, так что уже непонятно было, откуда хлещет, метет и давит на город, сверху ли, снизу.

Что-то случилось с Геннадием в это утро. Едва проснувшись, еще лежа в постели, он вдруг ощутил в себе непонятный прилив сил, какое-то радостное беспокойство. Торопливо совершив утренний туалет, наскоро позавтракав, Геннадий надел пальто и выбежал на улицу; едва ли он мог объяснить, куда и зачем он так торопился.

Едва ли он понимал также, почему, оказавшись в дожде-снеговороте, он не застегнул пальто на все пуговицы, не укутал горло шарфом, подобно другим пешеходам, а напротив – расправил плечи, сдвинул шапку на затылок и решительно зашагал по набережной в сторону залива.

«Черт подери! Здорово я сегодня поработаю!» – подумал Геннадий, радостно улыбнулся и зачем-то вслух повторил то, о чем подумал.

Геннадий считал себя писателем, имея, впрочем, к этому некоторые основания. Несмотря на то, что по образованию он был инженером-судостроителем, несмотря на то, что пять дней в неделю с девяти утра и до шести вечера проводил не за пишущей машинкой, а за кульманом в конструкторском бюро, все же с двадцати четырех лет он довольно регулярно сочинительствовал по вечерам и выходным и за шесть лет написал два десятка рассказов и несколько повестей среднего объема. Из созданного Геннадием пока были опубликованы лишь три рассказа в малотиражных и плохочитаемых журналах, в то время как большинство его произведений, что называется, ждали своего часа, то есть пылились в шкафу, обрастая ворохом в целом положительных, но в частности отрицательных рецензий, присланных из различных периодических изданий, куда периодически отправлял их неунывающий автор.