Харбин - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Анташкевич cтр.№ 185

Стёпка, уткнувшись в миску, «чифанил» и ни на кого не глядел после ответа отца. За него, не отрываясь от еды, крутил головой китайчонок, он впервые был внутри русского дома, раньше дальше порога его не пускали, и ему было всё интересно. Стёпка глянул на него, увидел, как тот «зырит» по сторонам, «лыбится» и по смуглым щекам растирает кулаком лоснящееся масло, и подумал, что он ему ещё отомстит, но потом, «когда-нибудь».

Стёпке незачем было глазеть, он здесь родился и вырос и знал каждый уголок этого большого двухэтажного кирпичного дома, который до революции принадлежал хабаровскому купцу Бакшееву, убежавшему вместе с белыми в Китай. Дом стоял на правом берегу речки Плюснинки, которая впадала в Амур. Жилище досталось как бы по наследству, так как мать ещё совсем девчонкой нанялась к Бакшеевым прислугой. Она вышла замуж за уссурийского охотника Фёдора Соловьёва, и после бегства купца они осталась жить в комнате прислуги, там она родила Стёпку и Машеньку.

Стёпкина семья жила неплохо, без особого богатства, но достаток и сытость были. Фёдор был мастеровой мужик, летом работал в городе, осенью на путине заготовлял красную рыбу и икру, а зимой до апреля уходил в тайгу бить зверя.

Город обосновался на трёх параллельных пологих хребтах, между которыми протекали и впадали в Амур Чердымовка и Плюснинка. По хребтам жители проложили три главные улицы: по среднему хребту прошла центральная улица графа Муравьева-Амурского, она начиналась от пустыря, вокруг которого построились богатые кирпичные особняки, и заканчивалась большой площадью с кафедральным собором и утёсом. Между собором и утёсом был парк, а под утёсом – причалы и короткая набережная Амура.

На Дальнем Востоке неплохо жили даже в самые ранние годы. Тогда первые переселенцы из голодной России только-только начинали осваивать берега Амура и Уссури, и если не хватало привычной пищи, то от голода и цинги спасали таёжные дикоросы, охота и рыбалка.

Свою родовую Стёпка вел от прадеда – переселенца Панкрата, крепостного егеря брянского помещика. От Панкрата повелось, что Соловьёвы хотя и были крестьянами, но больше тяготели к лесу, охоте и рыбалке, чем к земле.

Стёпкин дед Матвей, Матвей Панкратович, родился в 1861-м, в год реформы. Обстоятельства его рождения были мутные и в семье передавались шёпотом, вроде как егерь Панкрат застрелил барина за то, что тот покушался на его жену, а через девять месяцев она родила Матвея. Полиция пытала егеря, но не допытала, когда однажды в одном месте нашла двоих убитых – барина и медведя. Медведя точно убил Панкрат, но кто убил барина, так и осталось тайной. По округе ходили разные слухи, поэтому егерь, когда объявили волю, собрал жену и маленького сына и подался с переселенцами в Сибирь, а дальше – в Забайкалье. Дорога была тяжёлая, жена не вынесла тягот и умерла. Панкрат остался с маленьким Матвеем, по дороге он прихватил гуранку из какого-то таёжного села на восточном берегу Байкала, потом, уходя от погони по Шилке сначала на плоту, а дальше с партией переселенцев, пришёл в Хабаровск. Долго искал место подичее и повольнее и в конце концов встал на речке Бикин, которая впадает в Уссури. Там егерь на краю сделанной переселенцами росчисти отрыл землянку, раскорчевал огород и с подросшим Матвеем подался в тайгу.

В 1890 году в семье Матвея родился Фёдор. Егеря Панкрата тогда в живых уже не было – он пропал в тайге, не оставив следа, только удэгейцы из ближних стойбищ шептались, что он с кем-то не поделил женьшень.

Фёдор тоже рос между тайгой и селом. Когда пришла пора, он сначала с отцом, а потом и сам стал ходить таёжничать. Летом рыбачил, огородничал, зимой промышлял на Сихотэ-Алине. Он был одним из лучших охотников в округе и жил безбедно, но тревожно, опять же из-за соседей. Поэтому, когда стало совсем невмоготу, забрал старую и больную мать и переселился в Хабаровск. В 1915 году, когда Фёдору минуло двадцать пять лет, в его семье родился сын, правнук егеря Панкрата – Степан.

В 1920-м Фёдор ушёл к партизанам, на Уссури хозяйничали японцы и белые, лютовали страшно: прочёсывали облавами тайгу и изводили смертью каждого, кто вызывал подозрение. Фёдор тоже побывал в японском плену, хотя и недолго, но памятно.

Фёдор смотрел, как мальчишки управляются с блинами, и думал, что когда-нибудь ему придётся рассказать сыну историю о том, как он «живым вышел из тайги», потому что «мэй ёу фанцзы», а китайцы – «хоросы люди».

Его разведка, наблюдавшая за движением эшелонов на участке Гродеково – Уссурийск-Никольский, была смята японцами моментально. Они зашли с тылу и в упор расстреляли всех пятерых. Троих сразу насмерть, двоих ранили: Чжан Вэя навылет в колено и правое плечо, Фёдора скользом в бок и оглушило взрывом гранаты. Очнувшись, он почувствовал, что привязан спиной к какой-то длинной толстой палке. Дышать было трудно, сверху на нём лежало ещё несколько тел. Во рту пересохло, тонкая грубая верёвка, которой он был привязан, больно резала рот, язык пытался найти привычное положение и нестерпимо тёрся об эту верёвку.

Когда он пришёл в себя, то понял, что рядом лежит кто-то живой, он ничего не слышал, в голове стоял гул, но чувствовал, как рядом с ним то мелко, то крупно вздрагивает чьё-то тело. Насколько мог, он скосил вбок глаза и голову и упёрся носом в китайские матерчатые тапочки.

«Чжан!» – понял Фёдор.

Чжан мелко вздрагивал ногами. Он, как и Фёдор, тоже был вдоль хребта привязан к такой же длинной палке. Фёдор разглядел, что это была орешина. Сверху на Фёдоре и Чжане лежали ещё три тела, они были мёртвые, так как на них не было верёвок, и они не были привязаны, а просто сброшены на него и Чжана. Лицом вниз, бородой почти в самые глаза лежал старый Марке – лыч, рядом – железнодорожный рабочий с Иманской станции Верхотуров, а Чжан Вэю носками в лицо упирались сапоги владивостокского докера Серёги Малышева.

«Всех положили, только мы с Чжаном живые!» – с тоской подумал Фёдор. Он знал, как японцы долго и до смерти пытают партизан, и боялся этого больше всего.

Когда они бросали труп Маркелыча, его локоть завернулся и упёрся Фёдору под дых. Дышать было нечем, каждый ухаб, на которых трясло телегу, приносил сильную боль.

Через какое-то время телега остановилась, Фёдор увидел, как японские солдаты подхватили мёртвых и свалили их на землю. Потом они ухватились за концы орешины, к которой он был привязан, подняли над телегой и понесли. Фёдор кувыркнулся и провис, как подвешенный кабан, только лицом вниз. Японцы шли в ногу, орешина пружинила, и одна из петель верёвки тёрла его раненый бок. Под его глазами мелькала и прыгала трава.

«Куда несут, – подумал он, – сразу в топку или на сук, или ещё поговорить захотят?» Он не успел додумать этой мысли, как его занесли в тёмное помещение и бросили на сухой деревянный пол. Он ударился носом, захлюпал пузырями полившейся крови и потерял сознание.

Очнулся от холодной воды, которой его окатили, и понял, что его прислонили спиной к стене и он стоит. Он стоял на негнущихся ногах, плотно привязанный к своей орешине, которая и держала его, не позволяя согнуться и упасть.

Три японца, составив карабины в угол низкого и тёмного зимовья, что-то делали с Чжан Вэем. Тот лежал на полу, все его тело, лицо и волосы были мокрые, видимо, японцы его тоже окатили водой. Из живота и колена китайца сквозь рваную одежду сочилась кровь. Чжан находился в полусознании и плохо понимал, что происходит, он только глухо мычал и поводил красными мутными глазами.