Утро Московии - читать онлайн книгу. Автор: Василий Лебедев cтр.№ 85

Как-то выдался славный весенний день, не очень солнечный, но теплый и безветренный. В проемы бойниц не сквозило, и Виричевы, радуясь, что работа спорится, забыли обо всем на свете. Старшие возились внизу, а Алешка с кувшином каленого конопляного масла лазал по верхнему валу и смазывал все ходовые части. Он заметил через бойницу огромную массу народа на Пожаре, засмотрелся, стараясь разобраться, в чем там дело, но дед, совсем размотавший нервы в работе, так его отругал, что парнишка затих и работал, как старательный мышонок.

– Эва, приумолк! Поворачивай колесо-то, а не то масло стечет, смекай! – покрикивал дед меж ударами молота. Он совсем упустил из виду, что сегодня Вербное воскресенье, а в этот день грех работать.

А с Пожара все сильней доносились крики, и если бы не стук по железу, наполнивший всю башню, не усидеть бы Алешке – так заманчиво гомонился за стенами московский люд.

Вдруг на лестнице послышался стукоток кованых стрелецких каблуков, мелькнули красные вершки их шапок, и вот уже толпа стрельцов ввалилась на пятый этаж башни.

– Нечестивое племя! – орали они.

– К патриарху тащи!

– Недосуг. Мы сами! – грозно прошипел десятник и принялся пороть старого кузнеца ременной плетью.

Шумила в этот момент стоял на лестнице и намертво крепил в пробоине стены конец среднего вала. Пока он соображал, что там, внизу, за шум, к его лестнице подбежали несколько человек и тоже хотели учинить над ним расправу, но десятник помнил силу Шумилы в кулачных боях за Ваганьковом и на льду Москвы-реки еще в ту, первую, зиму и не решился выдернуть лестницу из-под ног кузнеца. Зато остальные кинулись к Алешке, но тот был высоко. Когда один из стрельцов попытался достать его протазаном, парнишка смекнул, что дело плохо, и чертенком пробрался выше по валу, ухватился за какую-то перекладину и забрался на большой часовой колокол.

У Алешки в этот момент вырвался кувшин с маслом, разбился о вал, и черепки посыпались вниз, на стрельцов. Масло попало им на кафтаны и продолжало капать с вала, с колес. В злобе они снова накинулись на старика и, отхлестав его напоследок, торопливо скатились вниз.

– Давай, давай скороспешно! – слышался с лестницы голос десятника. – Патриарх на осляти поехал!

Из ворот главной, Флоровской башни выехал на маленькой лошадке патриарх. Лошаденка была замаскирована под ослика: ей были искусно подвязаны длинные уши из жесткой сыромятной кожи. Патриарх сидел по-женски – боком, изображая въезд Христа в Иерусалим, но самым необыкновенным было то, что сам царь вел лошадь под уздцы, как послушный раб.

Народ, запрудивший все огромное пространство от набережной Москвы-реки до Неглинной и от рва перед Кремлем до главного торга на Пожаре, неистово орал, молясь, плача, выкрикивая имена святых. Шпыни сновали в толпе, хватая людей за бока. Юродивые хохотали, ревели, звенели цепями, и давка, смертельная давка царила вокруг. Каждому хотелось пробиться вперед, чтобы ухватить край одежды царя или патриарха, поцеловать, а самое главное – увидеть, как в конце своей «службы» царь получит от патриарха двести рублей, и ради этого люди лезли друг через друга.

– Ироды-ы! – неслось над толпой. – Ребенка задавили-и!

– Эй! Эй! Почто бьешь его смертным боем?

– Он мне глаз перстом выкопал!

Многотысячная толпа пересыпала разноцветьем женских головных повязок, лохматых мужичьих непокрытых голов, восторженно ревела медногорлым неистовством…

В подмосковных березняках да осинниках заблудилось позднее бабье лето. Оно пришло нежданным подарком безоблачья, тишью и теплотой; опрокинуло над загородными выпасами чистый купол поднебесья. Иногда по-летнему выливался на московские улицы дождь.

Ждан Виричев вышел из Флоровских ворот со скамьей и примостился у самого проезда. Он заметно постарел, сгорбился, мешки под глазами отвисли, руки сыпали мелкой дрожью: царева служба не мед… Пожалуй, впервые он спокойно и не торопясь смотрел на Пожар, на храм Покрова, на торговые лавки по краям моста через ров. Но была сегодня еще одна причина выйти на люди: сегодня надо было пустить бойные часы. Они уже красовались глазурью диска циферблата, всей своей громадной немой мощью. Люди с рассвета толпились за рвом, дивясь на месяц, на звезды, нарисованные на диске, на огромную неподвижную золотую стрелу-луч, которую выпускало солнце сверху и указывало на тот час, какой подставит под стрелу поворотный диск.

Но часы все еще были немы, и люди ждали чуда воскресения их. Стрельцы отгоняли народ от моста, но длинные вереницы выстроились вдоль рва, по стенам. Разнообразные кафтаны пестрели сегодня по улицам до самых Покровских ворот, откуда ждали заморских гостей. Велено было Ждану Виричеву, его сыну и внуку пустить бойные часы, как только покажутся иноземцы. Старик сидел и ждал сигнала стрелецкого головы, а Шумила отправился пока на торг за новой шапкой.

Шумила знал, зачем шел на торг. Хотя старик молчал о встрече с устюжанами по весне, Алешка, этот пострел, увидел на днях жену Андрея Ломова на торгу и тихонько от деда сообщил об этом отцу. По всем расчетам, она должна была торговать вместе с Гаврилой рыбьим зубом, коего поморы привезли много. Однако сначала Шумила купил новую шапку, почистил мешковиной сапоги и пошел безошибочно в те ряды, где торговали серебром, оружием, слоновой костью, клыками моржей – рыбьим зубом.

Народу в рядах было мало: все убежали на Пожар и ждали, когда ударят бойные часы. Многие ряды и вовсе пустовали – до торговли ли в такой день?! За прилавки зацепились только торговые люди иных городов, у коих не было своих лавок, а оставлять товар под прилавком или на подводах в Москве не повелось…

Шумила увидел Анну еще издали. Увидел – и онемел. Ноги его не слушались, он с трудом шел вперед, громадный, неуклюжий в своей растерянности. Анна была все такая же красивая, и горе не властно было над ее лицом, лишь чуть грустней стали ее синие, как весеннее небо, глаза да чуть горше склонялась голова на высокой, охваченной ожерельем шее, но что-то новое, горькое сквозило в ее позе, движениях.

Первым его заметил Гаврила. Шумила снял шапку и поклонился ему. Тот привстал из-за прилавка и тоже поклонился. Шумила не двигался. Тогда Гаврила шепнул что-то Анне. Та увидела Шумилу – онемела тоже.

– Не пяль око, а пойди поговори пословно, – сказал Гаврила.

Анна вышла к Шумиле из рядов и, как бабочка на свет, потянулась, пошла за ним. Этот огромный город был им теперь в досаду. Казалось, никогда не кончится эта огромная площадь, и куда ни сверни – всюду люди. Особенно любопытным был маленький юркий стрелец в большой, видать не своей, шапке, валившейся на глаза.

– Гляди, где мы живем! – указывал Шумила на Флоровскую башню.

– А это что на четверике? – спрашивала она о циферблате часов, выставленном на лицевую сторону башни.

– То часомерье. По этой лазури со звездами и месяцем люди время узнают. А вон то – солнышко с золотым лучом. Небесный свод со звездами и месяцем повернется – ударит большой колокол, глянут люди, а тут луч солнечный, золотой, на час укажет. На какую цифирь укажет, столько раз и колокол бухнет!