Университетская роща - читать онлайн книгу. Автор: Тамара Каленова cтр.№ 58

— Браво! А вы слышали, господа, как называют Сибирь в учебниках географии? Сибирью называют страну, лежащую всюду, где бьют по зубам…

— Хо-хо-хо.

— Верно!

— Молодцом!

— Браво!

Мелькнул и исчез Аршаулов. Конечно же, за собравшимися в эту ночь дозирали, не без того. Но речи в «мертвецкой» были не опасны самодержавию. Не то, что негромкие беседы за чаем людей в рабочих блузах о Марксе и политэкономии. Сказать что-нибудь эдакое, звучное изредка дозволялось: дескать, пьяное дело, чего не бывает? Надо же и интеллигенции давать «свободу слова», возможность выпустить пар…

Под утро «Татьяна» стала потише, разбилась на маленькие группы, кружки и компании, в которых до последнего держались наиболее стойкие ораторы и запевалы.

Крылов и Коржинский ушли пораньше; захотелось побыть еще немного вдвоем, дохнуть морозного бодрящего воздуха.

Кружилась голова. Коржинский ругал себя за то, что вылез с речами, выщелкнулся из равновесия, а теперь стыдно собственной высокопарности. «Ничего, — успокаивал его Крылов, — святой студенческий праздник… Все можно…»

Они медленно шли по университетскому торцовому тротуару, вдоль новенькой чугунной ограды, за которой тихо и мирно спала в снегу молодая университетская роща. Тускло светила луна. Рыжая и расплывчатая, она обещала хороший буранец.

— А вы? — остановился вдруг под фонарем Коржинский и повернул за плечи к свету Крылова. — Как же вы? Я уезжаю, а вы…

— Со мной все проще, — ободряюще улыбнулся Крылов. — Я не собираюсь никуда уезжать. Считаю, что и на месте, здесь, надо создавать условия для занятий наукой. Вот льщу себя надеждой, что со временем и оранжерейка, и мой Гербарий окрепнут, развернутся в научное гнездо Сибири…

Коржинский отпустил плечи Крылова. Другого ответа он и не ждал. Такой уж он человек, Порфирий Никитич. Один на всей земле останется — все равно будет копать и садить свои дерева… И он по-хорошему, но с какой-то ревностью позавидовал этому свойству крыловского характера.

— Валяй его, ребята! — вдруг совсем недалеко, где-то в конце ограды раздались задорные молодые голоса.

— Бей полициантов!

— Я вам п-покажу…

Шум, возня, хрипы.

Крылов и Коржинский бросились вперед.

При их приближении потасовщики дружно разбежались — только и мелькнули в слабом керосиновом освещении фонарей темные суконные шинели и фуражки с голубым околом.

— А-а, это опять вы, господин пристав? — не удержался от иронии Коржинский, помогая приставу выбраться из сугроба.

— Б-благодарю вас, господин профессор, — мрачно ответил Аршаулов. — Разбежались мерзавцы! Ну, я все одно дознаюсь…

— Полноте, господин Аршаулов, — укоризненно сказал Коржинский. — К чему дознаваться? Ну пошутили ребята… Горячие головы. Да ведь на то и Татьянин день. Возьмите головной убор, а то еще остынете на эдаком морозе.

Аршаулов выхватил папаху, втоптанную в снег, нахлобучил на лысую, со скошенным, как скворечник, затылком голову и пообещал:

— Ничего… Они у меня еще вспомнят Татьянин день! Ничего…

Но прозвучало это почти мирно. В сущности он не злой человек. Просто у него работа такая — быть начеку, даже в праздники.

Они втроем дошли до ворот, распрощались. Аршаулов двинулся в сторону студенческого общежития, а Крылов и Коржинский повернули к студенческому корпусу. Расходиться по домам не хотелось.

Постояли возле двух полустатуй, которых все привычно называли бабами. Каменные истуканы появились в 1887 году. Доставленные из Семиречья специально для университета стараниями Флоринского, они выглядывали сейчас из сугробов, как спрятавшиеся дети. У себя дома, в жаркой степи, они были идолами. Им поклонялись. После удачной охоты угощали мясом и жиром. Клали к ним красивые камни, съедобные коренья, втыкали прутики с разноцветными лоскутами. Объезжали вокруг на конях, отчего они всегда были очерчены кольцами, как бы охранной чертой. Здесь же, в Сибири, они гляделись пришельцами из другого мира, может быть даже с другой планеты.

— Человек — существо биосферное, даже космическое, — в задумчивости проговорил Коржинский, глядя на каменных истуканов. — Казалось бы, что для него значит простое перемещение в пространстве? Тот ли, этот ли город… Не все ли равно? Однако ж все так не просто, так неочевидно… Даже они, — он указал рукой на бывших идолов, — скучают о прежней жизни…

Крылов ничего не ответил. Сегодня так много сказано слов, что лучше теперь помолчать.

Надвигалась весна. Телеграф приносил из России вести о том, что Нева вскрылась раньше, а Черное море, кажется, и не закрывалось. И хотя посиневший лед еще неуступчиво держал Томь, первыми забеспокоились журналисты из «Сибирского Вестника». Сменив опереточное настроение воскресных фельетонов («Погода кашляет и чихает; в Томске не слыхать соловьев, один лишь тенора воют на спевках») на озабоченное, они вновь, как и в прошлые годы, принялись взывать к остаткам общественной совести, писали о плотино-мостах, о необходимости регулирования реки, стращали водопольем, напоминая о «величайшем запоре», гибельном паводке 1824 года, когда вода подошла к почтамту и покрылась льдом.

Но, как говорится, «и погромче нас были витии, но не сделали пользы пером». В городе все осталось по-прежнему. Действий против наводнения никаких не предпринималось; жители Черемошников и Заисточья готовились к отсидке на крышах; извозчики на чем свет стоит ценили городского голову, «лорд-мера», который неизвестно для чего приказал перекрыть движение по мосту через реку Ушайку и тем самым ограничил свое отношение к предполагаемому стихийному злополучию.

После неизбежного майского буранчика сквернец-погода заменилась на ясную, солнечную. Все замерло в ожидании разгула воды — а его-то и не случилось! Вопреки предсказаниям вода сошла мирно. Зато дороги теплынь привела в невозможное состояние: хоть в какую сторону скачи, никуда не доскачешь.

Именно об эту пору, когда едва-едва на бугры взбежали воробьиные язычки спорыша и рыже-бурая земля слегка замуравилась, позеленела, Сергей Иванович Коржинский по рытвинам и закатам Московского тракта отправился на постоянное жительство в Петербург.

Крылов проводил его с тяжелым сердцем — как будто знал, что больше им не суждено увидеться… И сам засобирался из города.

Он ехал на Алтай. Это было его второе путешествие. Первым посещением Золотых гор Крылов остался недоволен. Несмотря на то, что Флоринский сдержал слово и после отъезда цесаревича Николая из Томска разрешил поездку на Алтай, времени было отпущено так мало, что Крылов лишь бегло ознакомился с районом предгорий, не входя в глубину высокий цепей. На сей раз он намеревался провести на Алтае все лето и часть сентября и в душе решил, что уж более никакие препятствия не помешают ему выполнить задуманное.