После спектакля, во время банкета, она сделала себе подарок:
обняла Эраста, поцеловала и, назвав «милым», тихо попросила прощения за
случившееся. Он ничего не ответил, но в тот миг он любил ее – Элиза это
почувствовала! Ее все любили! А вдохновенная речь о таинстве театра, которую
она произнесла экспромтом, имела невероятный успех. Произвести впечатление на
своего брата актера (особенно свою сестру актрису) – это чего-нибудь стоит!
Когда Шустров попросил ее выйти для «важного разговора», она
сразу поняла: будет признаваться в любви. И пошла. Потому что хотела послушать,
как он это проговорит – такой умный, взвешенный, сам Штерн перед ним хвостом
виляет. Розу подарил, какую-то хитрую, технологически обработанную. Смешной!
Андрей Гордеевич ее удивил. Про чувства не говорил совсем.
Едва вышли в коридор, сразу бухнул: «Выходите за меня. Не пожалеете». И смотрит
своими никогда не улыбающимися глазами: мол, чего зря слова тратить, вопрос
поставлен – пожалуйте ответ.
Но так просто она его, конечно, не выпустила.
– Вы в меня влюбились? – Улыбку в уголках рта слегка
наметила, бровями вверх повела – чуть-чуть. Будто сейчас прыснет. – Вы? Как
сказал бы Станиславский, «не верю»!
Шустров, будто на заседании правления или директората,
принялся детализировать:
– По правде сказать, я не знаю, что имеют в виду, когда
говорят про любовь. Вероятно, каждый вкладывает в это понятие свой смысл. Но
хорошо, что вы спросили. Честность – непременное условие долгого, плодотворного
сотрудничества, именуемого «браком». – Он вытер платком лоб. Очевидно, беседа о
чувствах давалась миллионеру нелегко. – Я больше всего люблю дело, которым
занимаюсь. Жизнь за него отдам. Вы мне нужны и как женщина, и как великая
актриса. Вдвоем мы своротим горы. Отдам ли я за вас жизнь? Несомненно. Буду ли
я вас любить, если вы перестанете представлять интерес для моего дела? Не знаю.
Это я вам со всей честностью, потому что без честности…
– Вы про честность уже объяснили, – изо всех сил стараясь не
расхохотаться, сказала она. – Когда дали формулировку брака.
Они шли по коридору артистического этажа, до ее уборной
оставалось несколько шагов.
– Я вам не только себя предлагаю. – Шустров взял ее за руку,
остановил. – Я положу к вашим ногам весь мир. Он будет наш – мой и ваш. Вас он
будет любить, а я его буду доить.
– Как это «доить»? – она подумала, что ослышалась.
– Как корову, за вымя. А молоко станем пить вместе.
Они пошли дальше. Настроение Элизы вдруг изменилось. Ей уже
не было смешно. И дразнить Шустрова тоже расхотелось.
«А что, если мне его Бог послал? – думала Элиза. – Чтобы
спасти от страшного греха. Ведь я собираюсь из страха, из эгоизма рисковать
жизнью влюбленного мальчика. Андрей Гордеевич – не зеленый юнец. Он сумеет
защитить свою суженую».
Она повернула ручку двери и удивилась – комната была
заперта.
– Должно быть, уборщик закрыл. Надо взять ключ со щита.
Терпеливо, по видимости совершенно спокойно миллионер ждал
ответа.
– Есть одно осложнение, – не поднимая глаз, сказала Элиза,
когда вернулась. – Формально я замужем.
– Знаю, мне докладывали. Муж, отставной гвардии ротмистр хан
Альтаирский, не дает вам развод. – Шустров слегка двинул плечом. – Это
проблема, но всякая проблема имеет решение. У очень трудной проблемы может быть
очень дорогое решение, но оно есть всегда.
– Вы думаете от него откупиться?!
«А в самом деле? Чингиз-хан привык жить на широкую ногу, он
любит роскошь… Нет, откажется. Злоба в нем сильнее алчности…»
Вслух она произнесла:
– У вас ничего не выйдет.
– Так не бывает, – уверенно отвечал он. – У меня всегда
что-нибудь выходит. Обычно именно то, к чему я стремлюсь.
Элиза вспомнила слухи, ходившие в труппе: о том, как
безжалостно и энергично шел этот купеческий сынок к огромному богатству.
Наверняка он повидал всякое, преодолел множество преград и опасностей.
Серьезный человек! Такой слов на ветер бросать не станет. Вот кому, наверное,
можно рассказать о Чингиз-хане правду…
– Я займусь вопросом вашей юридической свободы, как только
получу на это право – в качестве вашего жениха.
Он снова взял ее руку, поглядел, будто решая – поцеловать,
не поцеловать. Не поцеловал – пожал.
– Мне нужно всё обдумать… Как следует, – слабым голосом
молвила она.
– Естественно. Каждое важное решение нужно всесторонне взвешивать.
Три недели на обдумывание вам хватит?
Ее ладонь он выпустил – как вещь, в права владения которой
пока еще не вступил.
– Почему именно три недели?
– Двадцать один день. Это число приносит мне удачу.
Впервые с тех пор, как она знала Андрея Гордеевича, он
улыбнулся. Это поразило ее не меньше, чем если бы в небе средь темной ночи
вдруг выглянуло солнце.
Только в это мгновение Элиза дрогнула сердцем.
Он не арифмометр! Он живой человек! Его придется любить. И
что, если он захочет детей? Ведь «плодотворное сотрудничество, именуемое
браком» действительно приносит плоды. Миллионеры вечно желают иметь
наследников.
– Хорошо. Я подумаю…
Она повернула ключ, открыла дверь – и в нос ударило запахом
смерти. Элиза закричала, зажмурила глаза, но они успели воспринять кровавое
послание, которое адресовал ей изверг. Оно гласило: «Ты – моя. Всякий, кто
смеет к тебе приблизиться, умрет страшной смертью».
Никто кроме Элизы не понял и не мог понять, что произошло на
самом деле. Чингиз-хан, как обычно, устроил все с дьявольской
изобретательностью. Все вокруг ахали, толковали о самоубийстве и жалели
бедного, свихнувшегося от любви мальчишку. Элизе адресовали слова сочувствия,
по большей части фальшивого, и жадно на нее пялились, будто в ней что-то
изменилось. Ной Ноевич, тоже поужасавшись, тихо сказал: «Ну, Элизочка,
поздравляю. Самоубийство поклонника – высший комплимент для актрисы. На
следующий спектакль места будут брать штурмом». Все-таки в человеке, до такой
степени одержимом театральностью, есть нечто пугающее.