В первом шкафу, поделенном на секции, хранились все
дозволенные и недозволенные развлечения Первопрестольной (Эраст Петрович
немедленно окрестил сие вместилище «Садом наслаждений»). Ящиков было шесть. На
каждом красивая табличка с напечатанным названием и рисованной эмблемкой –
прямо заглядение. Здесь были «Театр» с маской, «Кинематограф» с лучиком, «Цирк»
с гирей силача, «Рестораны, трактиры» с бутылочкой, «Спорт» с боксерской
перчаткой и «Любовь» с символом, от которого не любящий похабства Фандорин
поморщился. Получалось, что Сергей Никифорович Субботин имеет не совсем полное
представление о размерах царьковской державы. А может быть, с прошлого года,
когда титулярный советник собирал сведения о подпольной империи, ее пределы
расширились. Как известно, высокоприбыльные и многопрофильные корпорации растут
быстро.
Эраст Петрович достал наугад папку из спортивного раздела.
Так-с, борцовский клуб «Самсон». На обложке фамилия, в скобках: «номинальный
владелец»; вторая фамилия, приписано: «хозяин» и пометка «см. Персоналии».
Внутри даты, цифры, суммы, перечень борцов с указанием выплат. Очевидно, Царь
зарабатывал не только на билетах, но и на договорных поединках. Никаких шифров,
кодов – верное свидетельство, что составитель архива чувствует себя в
безопасности и нежданных визитов полиции нисколько не опасается.
Быстро и уверенно делая свое дело, Фандорин внимательно
прислушивался, не заскрипит ли лестница. Выстрелы по-прежнему доносились, но со
значительного отдаления, а крики стали вовсе не слышны. Молодец Девяткин,
кажется, уже довел «пинчеров» до самой Яузы.
Второй шкаф следовало бы назвать, на библиотечный манер,
«Предметно-персональным каталогом». Здесь на ящиках были таблички «Актеры»,
«Должники», «Друзья», «Информанты», «Клиенты», «Девочки», «Мальчики», «Свои»,
«Спортсмены», и так далее – всего не меньше двадцати. Никаких игривых картинок,
всё очень деловито. Внутри тоже папки, именные. Эраст Петрович наскоро перебрал
раздел «Друзья» и только головой покачал: чуть не вся московская управа,
гласные городской думы, огромное количество полицейских чиновников.
Разбираться, кто из них у Царя на жаловании, а кто просто пользуется его
любезностями, сейчас времени не было. Сначала следовало исполнить дело.
Он открыл ящик с этикеткой «Должники» и на букве «Л»
обнаружил искомое: «ЛИМБАХ, Владимир Карлович, 1889 г.р., СПб, корнет
Лейб-гусарского полка». На разграфленном листке помечены суммы, от пятидесяти
до двухсот рублей. Некоторые перечеркнуты с припиской «возвр.». В одном месте
написано: «букет за 25 руб.». Две последние записи таковы:
«4.10. В связи с Альтаирской-Луантэн (?). Сделать
предложение.
5.10. Отказался. Принять меры».
Ну вот, кажется, и всё. Вероятно, услышав сплетню о том, что
Лимбах стал любовником Элизы, Царь встревожился. История с наказанием
Смарагдова свидетельствует, что на эту актрису подпольный воротила делает
большую ставку. Очевидно, так же, как миллионер Шустров, он видит в ней большой
потенциал. (Эта мысль Эрасту Петровичу была отрадна: все-таки он потерял голову
не из-за обычной кокотки, а из-за великой артистки, женщины поистине
выдающейся.) Если непредсказуемого и опасного для Элизы партнера попросту прикончили,
то надоедливому корнету сначала попытались «сделать предложение»: допустим,
чтобы в обмен на зачет долга он оставил актрису в покое. Или наоборот: чтобы
Лимбах перешел на положение «информанта», докладывая Царю о поведении и
умонастроении премьерши. Около театра Фандорин стал случайным свидетелем этого
объяснения (или одного из них). Лимбах ответил отказом («Я офицер гвардии его
величества!»). Очередной его разговор с Мистером Свистом закончился ссорой и
ножевым ударом.
На всякий случай Эраст Петрович заглянул в секцию «Актеры»,
но Смарагдова там не обнаружил. Это естественно: зачем хранить папку, если
человек уже на кладбище?
Не удержавшись, взял досье Элизы. Узнал про нее кое-что
новое. Например, дату ее рождения (первое января 1882 года), в графе
«пристрастия» было написано: «духи с ароматом пармской фиалки, лиловый цвет,
денег не посылать, серебряных ваз не посылать, любит слоновую кость». Он
припомнил, что у нее в волосах часто бывают затейливые заколки из чего-то
белого. А запах фиалок, который он считал ее природным ароматом, выходит,
объясняется духами? На графе «Любовники» Эраст Петрович нахмурился. Там было
два имени. Первое – его собственное, перечеркнутое. Второе – Лимбаха, с
вопросом.
Всё это, впрочем, были глупости, не имеющие никакого
значения. Главное – версия подтвердилась, а значит, можно перейти к стадии
прямого объяснения.
Если в разгар беседы вернутся «пинчеры» – не беда. Серьезной
опасности для профессионала эта шушера не представляет. Свой компактный плоский
«браунинг» Эраст Петрович все же положил на стол, прикрыв листом бумаги. Сел в
кресло, закинул ногу на ногу. Раскурил сигару. Потом громко позвал:
– Эй, наверху! Хватит шептаться! Пожалуйте вниз!
Невнятное бормотание, доносившееся со второго этажа, стихло.
– Поживей, господа! Это я, Фандорин!
Звук опрокинутого стула. Топот на лестнице. В кабинет
ворвался Свист, держа в руке «маузер». Увидел мирно покуривающего гостя,
остолбенел. Из-за плеча своего подручного высунулся господин Царьков –
по-прежнему в халате, но без ночного колпака, вокруг лысины топорщатся
всклокоченные волосы.
– Присаживайтесь, Август Иванович, – мирно сказал ему
Фандорин, не обращая внимания на «маузер». Расслабленность позы была
обманчивой: едва указательный палец Мистера Свиста начал бы движение, как
кресло тут же опустело бы. Пуля пробила бы обшивку. Трудное искусство
моментального перемещения Эраст Петрович когда-то освоил в совершенстве и
старался не терять формы.
Многозначительно взглянув на помощника, самодержец
всемосковский осторожно вышел вперед и встал напротив незваного гостя. Свист
продолжал держать сидящего на мушке.
И превосходно. У собеседника должна быть иллюзия, что он
владеет ситуацией и может оборвать беседу в любой момент роковым для Эраста
Петровича образом.
– Я ждал вашего визита. Но при менее экстравагантных
обстоятельствах. – Царьков кивнул на окно, из-за которого все еще слышались
выстрелы, хоть и редкие. – Мне известно, что вы меня в чем-то подозреваете. Я,
собственно, даже знаю, в чем. Могли бы цивилизованно условиться о встрече, и я
бы вас разуверил.
– Хотелось сначала заглянуть в ваш архив, – пояснил
Фандорин.
Лишь теперь Царь заметил выпотрошенные шкафы. Пухлое лицо
исказилось от гнева.
– Кто бы вы ни были, пускай тысячу раз Ник Картер или Шерлок
Холмс, но это наглость, за которую придется ответить! – процедил Царьков.