Тропою волка - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Голденков cтр.№ 60

С обещанием веротерпимости Алексей Михайлович, естественно, всех обманул. Люди Литвы, исповедующие лютеранство, кальвинизм, католицизм и даже униатское православие, оказались в таком положении, что им приходилось переходить только в московскую схизму. Иначе выжить было невозможно. Первыми с этим столкнулись смоляне. Сам униатский митрополит спасался лишь тем, что тайно переезжал с места на место, увозя мощи полоцкого униатского святого Иософата Кунцевича, скрываясь от московских властей.

Все это было более чем странным, учитывая, что царь всерьез метил на польский трон. Как же он собирался снискать расположение католиков поляков? Тут без компромисса, казалось, не обойтись. В принципе, царь разрешал западней реки Березины наравне с православными церквями существовать и костелам. Католическая шляхта Ошмянского, Волковыско-го, Гродненского и Лидского поветов вздохнула было с облегчением. Однако это милостивое разрешение странным образом не касалось крупных городов: Вильны, Гродно, Троков. Епископ Калист, в частности, вообще закрыл костел в ошмян-ской веске Альбарочицы, а его ксендзов отослал неизвестно куда. Еще хуже пришлось униатам.

«Уния должна быть уничтожена, ибо она Богу всемогущему грубна». Так заявляли московиты по всей Литве, видимо, разорение чужой страны не считая чем-то грубым. Царь приказал своему воеводе в Вильне Михайлу Шаховскому «из города Вилны и из иных городов и мест, которые к Вилне близко, униятов всех, кто где живет… высылать вон тотчас, и заказ учинить крепкой, чтоб впредь униятов нигде не приймо-вали и высылали вон, чтобы от них в вере каких расколов не было». Шахновский поставил униатов Вильны перед выбором: либо вон из города, либо переходите в московское православие. И многие соглашались принять схизму московскую. Августин Маерберг, посол австрийского императора, посетивший Москву, сравнивал московского царя с турецким султаном, отмечая при этом, что если султан, признавая другие веры ниже мусульманской, тем не менее, не запрещал проводить католические и православные богослужения, то «москвитяне, как только входят в какой-нибудь город, сразу же уничтожают все католическое».

Ну а все православие Литвы подминали под Никона. Непосредственно ему теперь подчинялось Могилевское епископство. Из Московии в Литву прибывали попы. В Витебск приехали священники из Тарапца, а в Шклов — из самой Москвы.

Кмитич постепенно выздоравливал, учился савату, проверял вместе с Янкой его силки… Раны заживали и уже практически не беспокоили Кмитича.

— Мне пора, — сказал как-то Кмитич, глядя, как за окном падает крупными пушистыми хлопьями снег, — нужно искать Багрова. Нужно что-то делать. Не могу больше сидеть сложа руки, когда краина в крови, пусть ее и припорошил снег.

Янка ничего не ответил. Лишь поднялся, открыл свой старый сундук, достал тряпичный сверток, развернул и положил перед Кмитичем два пистолета.

— Вось, гэта табе!

Кмитич улыбнулся, благодарно взглянув на Янку. Казалось, попроси, и Полевничий, как волшебник, привезет к вечеру белые туфли на красном высоком каблуке, что были недавно модны в Вильне…

Кмитич ехал заснеженными тропами меж покрытых снегом елей и кустов, но никого не встречал. Земля словно вымерла — ни московских войск, которые, возможно, ретировались, ни родных литвин, которые бежали из этих мест. Кмитич грустно представлял, что так, наверное, выглядела Земля в дни, когда Бог задумал сотворить Адама. «Но из этой затеи ничего путного не вышло, — рассуждал сам с собой Кмитич, покачиваясь в седле, — все равно появился Каин, убивший брата, и вот теперь этих каинов целая орда идет на запад, убивая братьев, радуясь победам. Наверное, так же радуются хорьки, убивая кур в курятнике, даже тех, которых им не съесть и не унести. Хорьки, возможно, также считают, что несут курицам свободу от подлых и несправедливых хозяев курятника. Лучше смерть, чем рабство!» Кмитич усмехнулся собственным мыслям и сравнениям.

Вскоре, когда ему уже начинало казаться, что он сбился с пути и идет явно не по следу Багрова, неожиданно появилась очередная «отметка» партизан — вновь на деревьях висели повешенные, опять трое, вновь с табличкой, что их приговорил полковник Багров за убийства мирных граждан. Но то были не московиты. Явно из своих, литвинов. «Может, людишек Лисовского отловил этот Багров? — подумал Кмитич. — Да, брат на брата, пся крев!..»

Пани Кмитич-Биллевич писала во все инстанции, куда только можно — но никто ничего не мог ей ответить вразумительного касательно ее мужа, полковника Самуэля Кмитича. Информацию Сапеги о его гибели никто не подтверждал и не опровергал. Пропал без вести. Но вот пришло письмо от некоего неизвестного Александра Тодоровского, пинского войта. Уже в первой строчке письма было сказано: «Милая пани Кмитич. Не печальтесь! Муж ваш жив!..» Алеся уронила лист на колени и разрыдалась. Заботливая Труде хлопотала возле нее, спрашивала, поднимала лист и, прочитав, радовалась:

— Пани! Когда надо было плакать, вы молчали! Сейчас плачете! Жив же пан Кмитич! Радоваться надо!

Далее Тодоровский, этот войт из Пинска, сообщал, что был с Кмитичем в одном отряде, что под Друцком на них напали, они потеряли одиннадцать человек убитыми, в том числе и ротмистра Полишука, друга Тодоровского по Пинску, но среди убитых не было Кмитича. Сам же Тодоровский с дюжиной товарищей ушел лесами и воссоединился с армией Сапеги. Там и узнал, что Сапега, по рассказам Лисовского, считает Кмитича погибшим. «Полковник Кмитич на добром горячем коне ускакал, и его, лесного хищника, в лесу уж точно никто не поймает, — писал Тодоровский, — мы за глаза всегда называли его ястребом-перепелятником…» Тодоровский, впрочем, не написал, почему же такую кличку дали в отряде Кмитичу — он, верно, был, как ястреб, быстр и маневренен. Но перепелочками неизменно называл красивых девушек. Тодоровский извинялся за свое сообщение, полагая, что пан Кмитич и сам уже успел дать о себе знать, но, тем не менее, счел своим долгом написать пани Кмитич, «кою так любит пан полковник, вспоминая при каждом удобном случае», предупреждая всяческие слухи о гибели князя.

Но Алеся не особо успокоилась. Весть от Тодоровского лишь заставила ее саму искать мужа.

— Друцк! — она ходила взад-вперед по комнате, слегка поглаживая округлившийся животик. — Надо ехать туда! Узнать! Может, Самуэлю нужна помощь! Ведь он один! Может, ранен! Никому до него нет дела! Дзякуй Богу, что есть такой пан как этот пинчанин Тодоровский!

— Пани! — всплеснула руками Труде. — Ехать в Друцк искать пана Кмитича — это все равно, что искать иголку в стогу сена! Пожалейте себя и особенно вашего будущего ребенка! Вам нужен покой!

— Покой на том свете мне будет нужен! — огрызнулась Алеся. — Собираемся и едем в Друцк!..

Не проходило дня, чтобы и Маришка не вспоминала о своем «любимом Самуле». Она думала о нем, представляла его притягательные серые глаза, его теплые ладони и жаркие поцелуи… Скучала. Подружки жалели Маришку.

— Бедненькая, — говорили ей они, — три месяца замужней побыла всего лишь! А слышала? Говорят, твой Самуль разбил московитов в Несвиже и под Двинском. Говорят, москали бегут от его меча, как черт от ладана! И скоро в Смоленск придет с хоругвией своею.