Огненный всадник - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Голденков cтр.№ 44

— Кмитич! Кмитич шайтан! Кызыл шайтан!

Московитяне, посчитав, что вернулся «дьявол Кмитич» с войском, в панике бросились бежать, но оказались зажатыми между валом и бердышниками. Со стен ободренные защитники вновь открыли пальбу, а литвины Униховского ударили своими длинными бердышами. Началась рубка разбегающихся и почти не сопротивляющихся людей, и очень скоро у стены никого не осталось: московитские ратники большей частью устлали своими телами землю, а бердышники, унося убитых и раненых, ретировались обратно в потайной ход, уводя пленных.

Не менее жарко было и на кватере, обороняемой канонирами Кмитича под командованием деда Салея. Но здесь дела шли лучше благодаря именно тем картечницам, что установил Кмитич. Еще одну картечницу, начатую Кмитичем, канониры доделали буквально за день до штурма — колесный ту-фяк: три ствола, установленные на крутящемся колесе. Угол обстрела из этого орудия был необычайно широк, особенно если учесть, что колесо можно было накренять на специальных пружинах. Московитяне здесь не смогли даже установить лестницы — пушкари Кмитича сбивали их плотным огнем своих двенадцатиствольных картечниц и колесным тюфяком. Тем не менее, руки Твардовского все были посечены осколками стены, и парень работал у лафетов пушек с залитыми кровью пальцами. Дед Салей получил пулю в предплечье, но даже не обращал на это внимание.

— Forwards! [18] - кричал невысокий, но юркий шотландец Лермонт своим солдатам, но те лишь медленно пятились, пригибаясь под плотным огнем со стен Смоленска. Пятясь, шотландцы смешались с ратниками Хитрова, ринувшимися вперед прямо под огонь смолян. Кузьма из далекой мерянской костромской деревеньки Пайк также шел здесь, сжимая пищаль в крепких ладонях. «Тят шава, тят сала (Не убей, не укради)», — повторял он про себя слова, что считал священными. Кузьма, меткий охотник, бивший из лука белку в глаз, мог бы легко подстрелить кого-нибудь на смоленской стене, но стрелять в людей считал смертным грехом. Он вообще с ужасом наблюдал за всем, что творилось вокруг него. Смотрел и не понимал, что он делает здесь, в чужом краю, зачем штурмует эти крепкие стены, каких он никогда в жизни не видел… Вот изрядно поредевшие и покошенные пулями, ядрами и картечью колонны ратников Хитрова также отхлынули от стены.

— Forwards! I say forwards! [19] - размахивал шпагой Лермонт, толкая своих солдат по направлению к стене. Неожиданно он вздрогнул, выронил шпагу и оперся о чью-то крепкую руку. Это оказалась рука мерянского Кузьмы-охотника. Юноша, глядя, что офицер ранен, взвалил его на себя и с легкостью, будто нес куклу, потащил обратно в лагерь подальше от смертоносного свинца. Оттащив Лермонта на безопасное расстояние, Кузьма опустил окровавленного офицера на влажную траву и осмотрел его.

— What’s happened to him? [20] - тут же опустился на колени и шотландский солдат в забавной клетчатой юбке и в таком же клетчатом берете.

Лермонт уже не дышал — картечь пробила ему грудь навылет. Кузьма снял свою шапку, прикрыл ладонью глаза незнакомого офицера и глубоко вздохнул.

— Тят шава, тят шава, — громко повторил он и заплакал…

Едва оправившийся после контузии Тизенгауз вновь чуть не погиб. Его пехота, ведя беспрестанную пальбу, в какой-то момент оказалась практически обезоруженной, потеряв возможность стрелять из-за накалившегося докрасна оружия.

— Сабли к бою! — приказал, стиснув зубы, Тизенгауз, понимая, что сейчас придется сойтись врукопашную. — Im Gottes Namen frish drauf! [21]

Защитники обнажили клинки. Но каждый из них понимал, что это конец — можно лишь унести с собой на тот свет пару-другую захватчиков, но… увы, не более. Однако сам Бог спас город. Если бы неприятель решил продлить штурм, он ворвался бы через этот молчаливый вал с обреченными ратниками в крепость, ибо защитники, прекратив стрельбу, совершенно опустили руки, а помочь им было некому. Но московское войско, потрепанное, израненное и истекающее кровью, уже трубило отбой.

Так, в девять утра общий штурм города, длившийся почти семь часов, наконец-то полностью закончился, и закончился полным поражением царя. В эту ночь Алексей Михайлович оставил под стенами города убитыми семь тысяч человек — больше, чем потерял за все предыдущие дни и ночи утомительной осады упрямого города. Страшный взрыв на захваченной башне всполошил и его, московского государя, не меньше, чем тех, кто находился на стене. Царь, едва уснувший, в первые мгновения посчитал, что рухнуло пол-Смоленска. Но… его люди бежали от стен города, унося убитых, изувеченных товарищей, мертвых офицеров, кои в изобилии пролили кровь под стенами древнего города смоландских етов.

Зарубили саблей князя Ивана Хромого-Волконского — да чуть ли не пополам. Прострелили навылет голову воеводе Дмитрию Зубову, изрешетили картечью дворянина Гаврилу Федорова, не смогли нигде найти стрелецкого голову Матвеева… 15 ООО человек было ранено и покалечено, и уже никак не могли они принимать участия в дальнейшем штурме города. Общие потери одной лишь ночи составили более 22 ООО человек, а учитывая и другие попытки взять крепость, армия Алексея Михайловича потеряла убитыми, ранеными и покалеченными, а также бежавшими более 35 ООО. Впрочем, царь, похоже, не очень расстроился. В Москву он в тот же день отписал письмо, в котором указал, что штурм города сорвался из-за взрыва «поляками пороха» и что погибло 300 ратников и 1000 было ранено.

Так Алексей Михайлович по тихой грусти зародил «хорошую» традицию, в будущем подхваченную другими московскими царями: сокращать в документах потери в два, три, четыре или десять раз — в зависимости от этих самых потерь. Людей у него было пока что много. Возможно, подойдет и подкрепление. Тем не менее, на душе московского государя кошки скребли, а в голове звучал голос Хитрова, рассказывающий про славные крепости и замки Литвы. Отписав письмо и отправив охрану вон из шатра, царь вновь схватил саблю и принялся рубить все, что попадалось под руку. Затем сел, обхватив голову руками, и тихо застонал:

— Когда же это все закончится!

Алексей Михайлович так хотел встретить новый 7163-й год полной победой над Смоленском!

Ну, а положение осажденных, несмотря на кажущуюся викторию, не выглядело таким уж радужным. По крайней мере для Обуховича.

— Прекрасно мы им всыпали! — улыбался Боноллиус, подходя к Обуховичу после битвы. Инженер был непривычно для себя растрепан, лицо в саже от пороха и дыма, руки забрызганы неприятельской кровью. Он поймал взгляд воеводы и смущенно стал вытирать кисти рук белым батистовым платком, бормоча:

— Троих проткнул, как жуков, там, на стене. Ужас, чем приходится заниматься нам, инженерам, на войне.

— Прекрасно всыпали, — грустно кивнул в ответ воевода, явно с иронией, — еще один такой прекрасный штурм, пан Якуб, и нам можно выбрасывать белый флаг.