Счастливая девочка - читать онлайн книгу. Автор: Нина Шнирман cтр.№ 41

— А потом… суп с котом! — Мамочка меня щекочет и заканчивает: — И уха из петуха!

Все хохочут. Бабушка лицо руками закрыла — наверное, тоже хохочет.

— Я тебе как-нибудь всё расскажу, — обещает мне Мамочка.

Я смотрю на Бабушку, она отняла руки от лица, и лицо у неё мокрое — значит, она совсем не смеялась. Почему?

— Мамочка, — говорю я очень серьёзно, — расскажи, пожалуйста, сейчас, «как-нибудь» — это совсем непонятно когда, а мне очень надо знать!

— Надо знать! — повторяет Мамочка почему-то грустно, потом вздыхает совсем на себя не похоже и говорит: — Хорошо, расскажу сейчас! Только ты, Нинушенька, постарайся меня не расспрашивать, и так много всего придётся рассказать.

— Не буду, — говорю. И Мамочка рассказывает:

— Люба начала у нас работать, когда тебе был один месяц. По-моему, она тебя полюбила с первого дня, никого к тебе не подпускала, кроме меня, всё, что я ей рассказала о её обязанностях, удивительно точно исполняла, если надо было к тебе подойти тридцать раз, то она тридцать раз мыла руки. Характер у неё был сложный, но мы ей всё прощали за её любовь к тебе. Я только строго, очень строго запретила ей командовать твоей Бабушкой, а то она несколько дней даже не давала ей тебя на руки брать и тебе петь! В общем, она тебя обожала, и в одиннадцать месяцев, когда ты стала ходить, я даже ограничила ваше общение, в год ты уже говорила, Эллочка с тобой с удовольствием разговаривала, а в полтора года мы уже все вместе пели — твоя Бабушка, я, Эллочка и ты!

Мне очень часто хочется у Мамочки спросить, я даже несколько раз икнула, но всё равно не спрашиваю, потому что обещала! Но очень рассердилась, что Люба Бабушке петь не давала несколько дней — это просто безобразие!

— Когда тебе было полтора года, в начале июня тридцать восьмого года, мы с Папой свезли вас — тебя, Бабушку, Эллочку и Любу на дачу. А я вернулась в Москву, потому что у меня в животе уже жила Анночка.

— Как Лёвочка у «библейской красавицы», — не выдерживаю я.

— Да, — улыбается Мамочка, — точно так же! И вот, — продолжает Мамочка, — как только мы с Жоржиком вернулись в Москву, ему пришлось уехать в командировку, и я осталась дома одна. Правда, в соседнем подъезде жили Михлины — ты ведь их помнишь?

— Мамочка, — я даже расстроилась, — ну как я могу их не помнить — тётю Витю и дядю Зяму?!

— Да, — кивает головой Мамочка, — действительно глупый вопрос! Ну, наверное, недели через две, вечером, поздно, кто-то звонит в дверь — я открываю и вздрагиваю: на лестнице стоит Бабушка, и на руках у неё лежишь ты… с закрытыми глазами! Бабушка входит в прихожую, и я спрашиваю: «Мамочка, Нинуша… спит?» — «Нет, — говорит Бабушка, и голос у неё совсем чужой, — она не спит, она без сознания!»

Бабушка вдруг то ли вскрикнула, то ли всхлипнула! Мамочка говорит ей строго: «Мама! Ма-ма!!!» Бабушка сразу головой машет и говорит: «Всё хорошо, дети, всё хорошо!» Я вдруг как-то начинаю волноваться. Мамочка продолжает:

— Оказывается, несколько дней назад Люба пошла с тобой гулять в деревню, недоглядела, ты куда-то убежала, и, когда она тебя нашла, ты сидела около колодца с другими детьми и набивала себе рот песком.

— Какая я была дура! — Я очень на себя рассердилась.

— Нет! — Мамочка говорит очень спокойно, но всё равно мне в груди как-то странно. — Просто ты была очень маленькая. На следующий день после того, как Люба тебя нашла у колодца, ты заболела дизентерией… очень сильно заболела и уже через сутки потеряла сознание. Тогда Бабушка завернула тебя в одеяло и привезла на руках в Москву. Я всю ночь носила тебя — у тебя болел живот, ты стонала, и я грела тебя на груди, а голова твоя была у меня на плече, она была очень горячая!

Мне всё это так странно! Мне кажется, что Мамочка рассказывает это о ком-то другом, ведь я очень здоровая и никогда не болею!

Мамочка задумалась и не говорит. Я глажу её по руке, она вздрагивает и продолжает:

— На следующий день я дозвонилась в Ленинград Мише… дяде Мише, он очень хороший врач. Он сказал: «Завтра пусть кто-нибудь из ваших друзей встретит вечером «Красную стрелу» из Ленинграда, я пришлю прекрасное лекарство от дизентерии, его делают как раз в Ленинграде — это «бактериофаг». И ты, Вавочка, принимай, — сказал он, — потому что ты уже больна!» А я действительно тоже заболела.

— А эта… дизен… — не выдержала я, — что она, хуже ветрянки?

— Хуже! — сказала Мамочка. — Но мы стали принимать лекарство, которое прислал дядя Миша, и… поправились! Нас спас дядя Миша — он всегда был для нас с Жоржиком как отец… и для вас! Всё, Нинуша.

— А куда делась Люба? — удивляюсь я. — Совсем не помню ее.

— После того как ты поправилась, Люба решила уйти от нас, и я её не удерживала.

Бабушка сидит, опять закрыла лицо руками, Мамочка дышит так, как будто мы с ней долго бегали и прыгали.

Мне их очень жалко — зачем они так расстраиваются? Эллочка говорила, что в детстве я была хулиганкой, вот поэтому я, наверное, куда-то убежала и наелась. Ну заболела я и поправилась — зачем так расстраиваться?

Дети ведь, наверное, не умирают? Потому что тогда откуда бы появились взрослые?!

Мы с Мамочкой сидим в музыкальной школе — ждём прослушивания. Эта школа хуже, чем наша музыкалка в Свердловске, но ничего, Мамочка сказала, что здесь тоже есть Большой зал. Меня вызывают, я вхожу. Зал действительно большой, но он меньше свердловского, не такой красивый — нет зеркал, нет красивого потолка, и на большой, очень странной табуретке стоит голова Сталина. Я говорю громко: «Здравствуйте!», и пока подхожу к большому длинному столу, где сидит много народа, а рядом рояль, я думаю: почему здесь стоит голова Сталина, ведь он не музыкант? И не композитор!

За рояль садится немножко важная женщина, она улыбается в мою сторону, но, по-моему, не мне, и говорит:

— Ниночка, судя по документам, ты не новичок в музыке?

— Да! — говорю.

За столом улыбаются и шепчутся.

— Сейчас я сыграю тебе одну вещь, вернее часть её, — она говорит важно и серьёзно, — я её играю, естественно, двумя руками, но там в правой руке звучит очень четкая мелодия, ты сможешь её спеть?

— Конечно смогу, — говорю я.

За столом смеются. Женщина хмурится, думает и начинает играть. Она играет очень красивую вещь. Очень! И грустную, но мелодия там простая. Она сыграла и спрашивает:

— Ты что-нибудь поняла, запомнила? Я могу ещё раз сыграть.

— Я всё запомнила, — говорю и думаю: чего тут запоминать? Мелодия же очень простая!

— Тогда пой! — Она говорит вдруг так неожиданно сердито.

Я пою, её очень приятно петь! Спела. За столом все улыбаются, а женщина с очень большим носом, похожая на большую птицу, улыбается больше всех и говорит: