Как ловить рыбу удочкой - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Варламов cтр.№ 36

Я привыкла к тому, что моя жизнь делится на две части: в одной я живу, а в другой только отбываю положенное время и зарабатываю право на первую. А Дмитрий увлекал меня дальше и дальше за собой в прошлое, где не было очередей, пошлостей, суеты, он рассказывал вдохновенно и умело, и я с радостью чувствовала, как подчиняюсь и верю этому кудеснику. И я только боялась, что однажды наскучу ему, окажусь лишней, и этот страх не давал мне покоя настолько, что как-то раз я прямо спросила его — что я вам?

Он ничего не ответил, но глаза его были теплыми и ласковыми, какие бывают у людей, когда те смотрят на что-то очень приятное. И я была счастлива, что в моей жизни есть этот дом, этот человек, я нашла себя, успокоила душу.

Так прошло много времени, мы привыкли друг к другу и скучали, когда нам случалось по нескольку дней не видеться. В его отношении ко мне было все больше нежности и заботы, наш маленький, обветшалый домик стоял в самом центре Москвы, а вокруг в пустующих дворах стряхивали то листья, то снег деревья. И, сидя у окна, я любила слушать, как трутся друг о друга деревья и дома, даже ветер, смирившийся в нарочито закругленных улочках, был ласков, и в его касаниях не было утомляющей страсти. Мне казалось, что мы хранимы, и с легкостью, без тоски, когда наступало время, я вставала и возвращалась на каменные пустыри Юго-Запада. Мне казалось, что, покуда у меня есть дом, я смогу вынести все, и видит Бог, я никогда не просила о большем.

И кто знает, сколько бы еще продолжалось мое сладкое отречение, не повернись все в жизни иначе. С некоторых пор моего мужа стали беспокоить мои частые отлучки из дому. Говорила ли в нем тупая жажда обладания или нежелание, чтобы мне было хоть как-то хорошо, но он вдруг стал спрашивать меня, где я бываю вечерами. Я уходила от ответа или просто молчала, потому что не находила нужным давать какие-либо объяснения человеку, считавшему меня своей женой только ради собственного благополучия и положения. В конце концов он устроил мне сцену. Сказал, что все знает о моем любовнике, что не позволит порочить свое честное имя и найдет должное средство, чтобы воздать нам обоим. Он кричал, брызгал слюной, называл меня грязными словами, и вся его глухая злоба и ожесточение выплеснулись на меня и Дмитрия. Я молчала: как можно объяснить тупому, разъяренному животному, что все бывшее между мною и Дмитрием не имело никакого отношения к нарушению супружеской верности, а если бы и имело, ему-то какое дело?

Я шла к дому в Остожье и ни о чем не думала. И так же мягко и утешительно падал снег и светились окна в особняке. Я подошла к двери и позвонила. Я увидела, как Дмитрий приблизился к окну, посмотрел на крыльцо, и свет в комнате погас. Дверь так и осталась закрытой. Я еще постояла немного и поняла, что больше он мне ее никогда не откроет.

Мусин отец Анемподист Тихонович Опарин был в Кашине личностью примечательной. Он занимался хлебной торговлей, сочетая при этом трезвый расчет со страстью пускать пыль в глаза. Самодурство его доходило до такой степени, что однажды он задумал покрыть только что построенный дом в центре города чистым золотом, для чего написал прошение в Петербург, но получил отказ. Это его не охладило, но весьма настроило против него кашинских обывателей. В семнадцатом году, когда купца лишили всех его богатств, многие испытали мстительное чувство удовлетворения, хотя хозяйственная жизнь в городе замерла, остановленная как часы. Сам Анемподист Тихонович грабежа не перенес и умер от удара, оставив свою единственную дочь расплачиваться по его долгам.

Из особняка с мраморными лестницами и лепными карнизами, отданное под уездное ЧК, Мусю выселили и взамен дали крохотную комнатушку в бывшем странноприимном доме, построенном ее же батюшкой. Впрочем, этого уже никто не помнил, зато хорошо помнил пьяные кутежи и лихую купеческую тройку, не разбиравшую дороги. Мусе не могли простить того, что еще год назад перед ее отцом все ломали шапку, а теперь узнававшие ее в голодных очередях женщины смеялись над ней, отталкивали и плевались вслед, словно почитая виновной в нынешней разрухе. Муся сносила унижение молча, продавала немногое, что осталось у нее из вещей, и вскоре кашинцы потеряли к ней интерес и привыкли к тому, что самая богатая некогда невеста работает на телеграфе.

Муся жила уединенно и тихо, посещала политзанятия, откладывала из своего скудного заработка на кинематограф и ничем не отличалась от обыкновенной служащей. Однако, несмотря на полную лояльность к новым властям, избирательного права купеческую дочь лишили. Бог знает отчего, но это обстоятельство девушку потрясло. Легко смирившаяся с тем, что ее ограбили и выкинули на улицу, она не могла снести этой последней несправедливости и стала ходить по советским учреждениям, добиваясь того, чтобы ей разрешили голосовать.

Ей всюду отказывали, но она не сдавалась, и тогда Мусю вызвали в дом, где прошло ее детство, и бывший кашинский аптекарь Давид Маркович Коган грозно спросил, с какой целью она мутит воду и отвлекает занятых людей по пустякам.

— Это не пустяки, — возразила Муся, но Давид Маркович велел ей сидеть тихо и пригрозил, что применит всю строгость революционного закона, буде она вздумает куда-либо еще обращаться.

Муся вышла из отчего дома не помня себя. Страшные мысли приходили ей в голову, и сама жизнь казалась невыносимой. На работе она была невнимательна и еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. Но вдруг чей-то спокойный и ласковый голос, от какого Муся уже давно отвыкла, произнес:

— Не волнуйтесь вы так, милая барышня.

Девушка подняла голову и увидела мужчину лет тридцати. Он был одет очень просто, но Мусин глаз заметил странное несоответствие между одеждой незнакомца и его внешностью.

— У вас что-то случилось? — спросил он мягко.

Муся кивнула и расплакалась.

— Послушайте, — сказал он, наклонившись к ней, — почта уже закрывается, давайте я вас провожу.

Муся не могла понять, почему вдруг доверилась этому человеку и дорогой рассказала ему о своем несчастье.

Он слушал очень внимательно, и его лицо выражало недоумение и печаль. А Муся была благодарна своему провожатому за то, что в этот вечер оказалась не одна. На следующий день мужчина пришел на почту снова и принес Мусе цветы. Однако она о нем так почти ничего и не узнала, кроме того, что приезжий и зовут его Сергеем Александровичем.

Некоторое время спустя он уехал, пообещав вскоре дать о себе знать. Муся ждала его с обычным девичьем волнением, но ни самого Сергея Александровича, ни вестей от него не было. Он приехал только через полгода, исхудавший, бледный, со следами недавно перенесенный болезни, но с такой же нежностью в глазах. Муся всплеснула руками и, уже ни о чем не думая, привела его к себе.

В комнатке с купеческими шторами и зеркалом — единственным, что не продала она из прежних вещей — было уютно и тепло, лицо молодой хозяйки светилось радостью, и Сергей Александрович, откинувшись в кресле, вдруг тихо проговорил:

— Вы удивительная девушка, Мария Анемподистовна. На вас глядя, можно подумать, что ничего страшного, но если только не считать того, что вас лишили избирательного права, не произошло. Неужели вам не жаль той жизни?