— Кто у вас главарь? — спросил толстый человек, который только что махал Ивану рукой.
— Я старшина, — выступил вперед Иван.
— Очень хорошо, — толстяк нагло ухмыльнулся и встал перед ним. — Значит, решил поохотиться и сам угодил в капкан? Не от большого ума! И что ты намерен делать?
— Принять смерть, — глядя в глаза главарю, ответил Иван.
— Похвально. А это кто рядом с тобой? Любовница?
— Нет, жена.
— Ну что ж, людей твоих я заберу себе, а тебе определяю место на дне моря.
— Я — князь, и должен принять смерть как воин — от меча!
— Князь, говоришь? Это интересно. А как же ты здесь оказался?
— Долго рассказывать. Да и ты не священник, чтобы исповедоваться.
— А ты коротко расскажи. Как говорят, в двух словах.
— Правил я в Галицком княжестве, а дядя меня прогнал.
— Ишь ты — дядя! Хорош, видно, гусь, твой дядя, раз такого молодца сумел обойти! А не хотелось бы тебе с ним посчитаться?
— Еще как!
— Тогда вот что. Много на своем веку я поубивал людей… А что если для разнообразия помилую тебя и подарю жизнь? Чтобы ты вернулся в свое княжество и предал лютой казни обидчика. А, как я, хорошо придумал? — обратился он к своим соратникам.
Те ответили дружным ревом.
— Сейчас подойдем поближе к берегу, спустим лодку и высадим вас в пустынном месте. Но вы не отчаивайтесь. Если идти вдоль моря на восход, потом по Днепру, то через пару-тройку дней попадете в русский порт Олешье. Городок купеческий, примут вас, я думаю, хорошо. А оттуда на Русь доберетесь. Но драгоценности ваши я заберу.
Когда Иван и Агриппина остались одни на берегу, она произнесла, провожая взглядом удаляющуюся лодку:
— Вор у вора дубинку украл.
И, помолчав, Ивану:
— Опять, супруг мой дорогой, у нас ничего нет. Как жить дальше будем?
Иван подумал, ответил:
— Слышал я еще в Галиче, что правит в Новгород-Северском добрейший и милейший князь Святослав Ольгович. Вот и направимся к нему, надеюсь, он нас примет.
IX
Когда Святослава Ольговича новгородцы вторично изгнали из города (опять из-за жалостливого и всепрощающего характера рассорился с вече), он не поехал сразу в свое княжество, а завернул в Киев, чтобы на какое-то время отсрочить встречу с женой, а также полюбоваться на храмы, вид которых вызывал у него восторг и умиление. Что касается жены, бывшей половецкой княжны, то он знал ее вздорный и сварливый характер, что она не упустит случая обвинить его в бездарности и неспособности к государственному управлению, а это слышать из ее уст было тягостно и больно.
Но прежде чем погулять по Киеву, он завернул на один из рынков. Младший сын Василий наказывал ему новые штаны византийской работы, в которых бы он, шестнадцатилетний парень, смог выйти в хоровод. Такие он нашел довольно быстро, взял в руки, повертел перед глазами, стал прикидывать на себе.
Рядом услышал короткий смешок. Оглянулся и увидел молодую женщину, по одежде, скорее всего, боярыню, которая искоса с улыбкой наблюдала за ним.
— Все равно не налезут, — сказала она.
Ей, наверно, было лет двадцать пять, лицо чистое, с каким-то детским выражением, а волосы густые, заплетены в две косы — значит замужняя.
Святослав, всегда стеснявшийся женского общества, внезапно осмелел и даже решился на шутку.
— Если вставить клинышки здесь и здесь…
Лицо его загорелось весельем.
Она картинно округлила глаза, спросила озадаченно:
— Разве нет таких же у других продавцов?
— Все обошел, нет больше! — нарочито сокрушенно произнес он.
И тогда она поняла, что это шутка, и засмеялась тихим, милым смешком.
— Ловко у тебя это получилось, — похвалила она его.
Жена, надменная и кичливая, никогда похвальных слов ему не говорила, и ему было приятно услышать такое из уст незнакомки.
Разговор был закончен, и она уходила. И ему вдруг стало мучительно жалко, что она скроется сейчас в толпе и исчезнет навсегда из его жизни, такая нежная и чуткая, с коротким смешком и доверчивыми глазами. И он, человек женатый, всегда избегавший ухаживаний и всегда брезгливо относившийся к ветреным мужчинам, внезапно набрался храбрости и проговорил торопливо:
— Я здесь проездом, хотелось бы посмотреть на храмы. Не найдется ли у тебя времени пройтись со мной? Я, право, буду вести себя подобающим образом.
— А я и не сомневаюсь, — с улыбкой ответила она, вглядываясь в его лицо. — По тебе сразу видно, ни на что дурное ты не способен.
И он ее глазами увидел себя, высокого, светловолосого, в богато вышитой рубашке из тончайшей византийской материи, подпоясанной кожаным поясом с замысловатой пряжкой и узорными бляшками, в узорчатых штанах, заправленных в красные сапоги с загнутыми носками, унизанные жемчугом. И возраст его, почти сорок лет, внушал доверие: не какой-нибудь там шестнадцатилетний юнец, от которого можно ждать всякого!
Они вышли из торговых рядов и направились по улице в сторону видневшихся издали больших куполов Софийского собора.
— Меня зовут Святославом, — представился он, шагая по уложенной жердями мостовой. — Я правлю в Новгород-Северском, там моя родина, там моя семья, дети…
— И жена, конечно? — игриво взглянув на него, спросила она.
— И жена тоже, — обреченно ответил он и, наверно, впервые пожалел, что не свободен и должен вести себя по отношению к ней сдержанно, как подобает женатому мужчине. — Тебя тоже, конечно, дома ждет муж?
— Воспитываю двоих сыновей, — отстраненным голосом ответила она. — А муж погиб где-то в половецких степях…
Он помолчал, давая ей время пережить прошлую потерю.
Спросил:
— Как же тебя звать?
— Ефросиньей.
До Софийского собора дошли они молча. Стали рассматривать это грандиозное сооружение из камня, поражавшее несравненным благородством и завершенностью. И Святослав почувствовал, как его душу озаряет высокое чувство собственного достоинства и гордости, будто весь смысл его жизни был вложен в это вдохновенное изваяние из камня.
— Какая воздушная мощь, — прошептала Ефросинья, и он согласился с ней.
Не спеша обошли они еще несколько храмов, а потом Святослав сказал:
— На все не хватит сил. Да и проголодался я основательно. Может, зайдем и перекусим?
Харчевни располагались на рынках и пристани. Обычно для простых людей еда готовилась прямо на кострах, поэтому в этих местах в воздухе всегда плавал аппетитный запах мяса, рыбы и различных специй. Но люди состоятельные предпочитали перекусить в специальных домах, где можно было расположиться за столом, где еду принесут в чистой посуде и вино с пивом поставят, если нужно. В одну из таких харчевен они и зашли.