И вправду: Иван давно заметил, что князь похудел, осунулся, стал каким-то отстраненным, был невнимателен, рассеян, порой не слышал, что говорили ему, нередко делал невпопад. Ивану было жаль Юрия, но он не знал, чем помочь.
При подъезде к Кучкову Юрий сказал:
— Проберись незаметно к терему боярина и выведай про Листаву. Думаю, нетрудно это будет сделать, все слуги знают, где она и что делает. Сложнее незаметно передать мою просьбу выйти на встречу.
— Явится ли?
— Ты передай.
И добавил, подумав:
— Не придет — значит забыла. Тогда и я не стану ее тревожить. Ну что, сможешь?
Иван лихо сдвинул шапку набекрень.
— А то!
Иван нырнул в ворота, а Юрий остался возле частокола.
Был октябрь, по небу неслись серые рваные тучи, капли дождя шуршали по сплошному ковру глянцевых желто-коричневых листьев. В близко стоящем лесу заметно прибавилось золота. Желтыми стояли все березы, багряными — клены, даже липы тронул цвет увядания. Матово серела дорога, которая вела к мосту через реку Москву.
Ждать пришлось недолго. Она вдруг выпорхнула из ворот (Юрию так и показалось — не вышла, а выпорхнула, будто птичка), огляделась торопливо, увидела его и, только глядя на него, рванулась к нему, кинулась на шею и замерла, тесно прижавшись. Юрий почувствовал, как глаза его защипали слезы, он гладил ее по щекам, волосам, веря и не веря, что она рядом с ним.
— Приехал, приехал, — вдруг стала говорить она, обратив к нему сияющие от счастья глаза. — А я-то так просила, так взывала к тебе: хоть на мгновенье появись, чтоб одним глазком на тебя посмотреть, одним пальчиком потрогать!.. И вот ты здесь, передо мной. Значит, не забыл, значит, любишь, любимый мой, ненаглядный, желанный…
— Но как же так все получилось, Листава? Как все произошло? — говорил он, обнимая ее трепещущее тельце…
— Это все Кучка и Агриппина сделали. Я случайно подслушала их разговор, когда они похвалялись, как ловко все обстряпали…
— Но Агриппина потом появилась…
— Заранее они договорились. Чтобы Агриппина заполучила тебя, а я бы досталась Кучке. Зельем она тебя напоила, сонным зельем. Разум из твоей головы вышибла, к себе заманила. А я не разобралась, глупая, вгорячах такого натворила!
— Но хоть ласков с тобой боярин?
— Куда там! Не любил он меня и не любит.
— Но он тебя так добивался…
— Не он добивался, а самолюбие его. Не любит он никого, кроме себя.
— Обижает?
— Всякое бывает. Да что там говорить!..
— Тогда бежим! Ничего не бери с собой. Сядем на моего коня, в пути прикупим еще лошадку и — в Суздаль! Я все кину к твоим ногам — и дворец княжеский, и наряды заморские, и яства самые лучшие!
— А ребеночек? Разве я могу жить без моей дочки?
— Выкради! Скажи, что гулять пойдешь, а я тебя здесь встречу!
— Там столько нянек и мамок! Шагу не дают сделать, в десятки глаз следят, куда ни понесешь, куда ни поведешь, так оравой и сопровождают. Все-таки боярская дочка!
Она замерла на некоторое время, потом добавила тихо:
— Да и венчаны мы. Все-таки перед Богом соединяли свои судьбы. Как можно рушить обет?
Он порывался что-то сказать в ответ, но она приложила пальчик к его губам, проговорила ласково:
— Повидала я тебя, это главное. Теперь знаю, что не забыл меня, что продолжаешь любить. Теперь будет легче жить. Ну я пойду, а то спохватятся, бед не оберешься. Поцелуй меня напоследок.
Она с трудом оторвалась от него и, согнувшись, побрела к воротам. Прежде чем завернуть за частокол, Листава обернулась и взглянула на него неестественно блестевшими глазами. Она смотрела на него недолго, какое-то мгновенье, смотрела прямо, строго, словно хотела вобрать в себя его облик или сказать что-то важное напоследок. А потом пропала за воротами.
Из Киева пришло сообщение, что половцы готовят большой набег на Русь, и великий князь требовал от Юрия прийти со своим войском. На помощь спешил новгородский князь Всеволод, племянник Юрия. Встречу они назначили на Торжке.
Всеволод явился вовремя. Юрий обнялся с племянником, поручкался с воеводой, спросил:
— Прибыли в полном составе?
— Да, готовы отправиться в поход хоть завтра.
— А я разослал приказ боярам, все прибыли, только Кучка почему-то задерживается. Уверен, не сегодня завтра прибудет.
— Не подведет?
— Не думаю.
Но вечером того же дня прискакал нарочный от купца, отца Листавы, который рассказал, что боярин в поход не собирается и всем говорит, что служит он великому князю Мономаху и только ему подчиняется, а суздальского князя Юрия слушаться не намерен.
— И еще купец просил передать, — приблизившись к Юрию, добавил нарочный, — что Кучка как-то сумел дознаться о твоей, князь, встрече с Листавой, посадил ее в поруб (подвал), держит под охраной, а есть совсем не дает, хочет уморить голодом.
Точно жаром обдало все тело Юрия. Он вскочил на коня, бросил на ходу Симоновичу:
— Иван, бери десятку дружинников, и вслед за мной в Кучково!
В бешеной скачке загнали коней, пришлось покупать у селян. Наконец ворвались в ворота селения, подскакали к терему боярина. Юрий вихрем слетел с седла, взбежал по крытой наружной лестнице на второй ярус, распахнул дверь горницы и увидел Степана, сидящего за столом. Боярин был пьян и поэтому не особенно удивился появлению князя.
Юрий схватил его обеими руками за рубаху, приподнял над креслом, прохрипел:
— Отвечай, где Листава?
— А на что тебе она? — лениво ответил Степан.
— Говори, иначе придушу!
— Чего шуметь? Ну в поруб я ее посадил, а что такое?
— Какое ты имеешь право издеваться над человеком?
— Она моя жена! При чем тут человек…
Юрий оттолкнул боярина от себя, грохоча сапогами, сверзся по лестнице на нижний ярус, ухватил за руку какого-то слугу:
— Где у вас поруб?
— Там… в сарае, — пролепетал тот испуганно.
В сарае Юрий увидел в земле решетку, под ней — холодная тьма. Караульный по-медвежьи ткнулся ему в ноги, замер.
— Там она? Открывай!
Мужик застонал, покачиваясь из стороны в сторону:
— Ой беда мне! Неживая она!
— Как неживая? Что ты мелешь?
— Спустился я сегодня утром к ней, а она лежит бездыханная…
— Уморил? Голодом уморил, негодяй?
— Не я! Боярин приказал не кормить. Но я, батюшка-князь, тайком пищу ей носил. Только не брала она ничего, как есть сама себя голодом уморила…