Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - читать онлайн книгу. Автор: Корнелиус Райан cтр.№ 50

* * *

В Москве, когда сгустились сумерки, американский и британский послы вместе с Дином и Арчером встретились с советским премьером и вручили послание Эйзенхауэра.

Совещание было коротким. На Сталина, как позже доложил Верховному главнокомандующему Дин, «огромное впечатление произвело направление наступления в Центральной Германии», и он одобрил план Эйзенхауэра, так как «его самая важная цель — разделение Германии пополам». Сталин также считает, что «последний рубеж немцев будет, вероятно, в Западной Чехословакии и Баварии». Одобряя англо-американскую стратегию, Сталин уклончиво говорил о своей собственной. Окончательной координации советских планов, сказал премьер, придется подождать, пока ему представится возможность проконсультироваться со своим штабом. В заключение встречи он пообещал ответить на послание Эйзенхауэра в течение двадцати четырех часов.

Несколько минут спустя посетители ушли. Сталин взял телефонную трубку и позвонил маршалам Жукову и Коневу. Он говорил сжато, но его приказы были ясными: оба командующих должны были немедленно вылететь в Москву на срочное совещание, назначенное на следующий день, Пасхальное воскресенье. Хотя Сталин не объяснил причин этих приказов, он решил, что западные союзники лгут; он был совершенно уверен: Эйзенхауэр планирует наступать на Берлин наперегонки с Красной армией.

Тысячемильный полет до Москвы с Восточного фронта был долгим и утомительным.

Маршал Георгий Жуков устало откинулся на спинку сиденья своего штабного автомобиля, выкрашенного маскировочной землисто-серой краской. Машина запрыгала вверх по мощенному булыжником холму и вырвалась на простор Красной площади, пронеслась мимо собора Василия Блаженного с его разноцветными куполами, завернула налево и въехала за крепостные кремлевские стены через западные ворота.

Непосредственно за Жуковым в другом армейском седане ехал маршал Иван Конев.

Золоченые стрелки на циферблате курантов величественной Спасской башни приближались к пяти утра.

По пронизываемым ветрами внутренним дворам оба штабных автомобиля втянулись в архитектурную чащу украшенных фресками дворцов, соборов с золотыми куполами и массивных желтых правительственных зданий — бывших владений русских царей и князей — и направились в центр кремлевской территории. Около высокой белокирпичной колокольни Ивана Великого, построенной в XVII веке, оба автомобиля замедлили ход, миновали ряд древних пушек и остановились перед длинным трехэтажным зданием песочного цвета. Несколько секунд спустя двое мужчин в ладно скроенных серовато-коричневых мундирах с тяжелыми золотыми погонами, на каждом из которых сверкала единственная, в дюйм шириной, звезда советского фельдмаршала, вошли в лифт и поднялись на этаж, где находились рабочие комнаты Сталина. В эти короткие мгновенья, окруженные адъютантами и сопровождающими офицерами, маршалы любезно разговаривали друг с другом. Случайный наблюдатель принял бы их за близких друзей. По правде говоря, они были давними соперниками.

И Жуков и Конев достигли вершин своей профессии. Оба были крепкими, прагматичными, взыскательными людьми, во всем добивающимися совершенства. Службу у них весь офицерский корпус считал честью вкупе с высокой ответственностью.

Невысокого, плотного, несурового на вид Жукова знали лучше: общество и русские солдаты почитали его величайшим советским полководцем. Однако среди личного состава находились и такие, кто считал его чудовищем.

Жуков был профессионалом; карьеру свою он начал еще при царе рядовым в драгунском эскадроне. В 1917 году, когда началась русская революция, он примкнул к революционерам; как советский кавалерист, он сражался с врагами революции с такой отвагой и яростью, что после Гражданской войны ему присвоили офицерское звание в Красной армии. Хотя он был одарен блестящим воображением и природным талантом командира, он мог остаться в относительной неизвестности, если бы не жестокие сталинские чистки генералитета Красной армии в тридцатых годах.

Большинство уничтоженных были ветеранами революции, однако Жуков, который был скорее «армейским», чем «партийным», чистки избежала Безжалостное уничтожение старой гвардии ускорило его продвижение по службе. К 1941 году он поднялся на высочайшую в СССР военную должность: начальник советского Генерального штаба.

Жукова называли «солдатским полководцем». Может, потому что он сам когда-то был рядовым, среди военнослужащих он славился своей снисходительностью. Если его войска сражались хорошо, он считал военные трофеи не более чем справедливой наградой. Однако от офицеров он требовал строгой дисциплины. Старшие командиры, не сумевшие выполнить поставленную задачу, часто разжаловались на месте, а затем наказывались. Наказание обычно принимало одну из двух форм: офицера посылали или в штрафной батальон, или на самые опасные участки фронта — рядовым. Иногда провинившемуся предоставлялся выбор.

Однажды во время польской кампании 1944 года Жуков вместе с маршалом Константином Рокоссовским и генералом Павлом Батовым, командиром 65-й армии, следил за наступлением войск. Вдруг Жуков в бинокль увидел что-то и крикнул Батову: «Командира корпуса и командира 44-й стрелковой дивизии — в штрафной батальон!» Рокоссовский и Батов бросились на защиту своих генералов.

Рокоссовскому удалось спасти командира корпуса, но относительно второго офицера Жуков остался непреклонным. Генерала немедленно понизили в звании, отправили на передовую и приказали руководить самоубийственной атакой. Он погиб почти мгновенно, а Жуков потом представил павшего офицера к высочайшей русской военной награде — Герой Советского Союза.

Жуков был трижды Героем Советского Союза, как и его главный соперник Конев.

Почести сыпались на обоих маршалов, однако в то время как слава Жукова гремела по всему СССР, Конев оставался фактически неизвестным, и анонимность его мучила.

Конев был высоким, резким, энергичным мужчиной с хитринкой в голубых глазах. Ему было 48 лет, на год меньше, чем Жукову, и в некоторых отношениях его карьера развивалась аналогично карьере Жукова. Он тоже воевал за царя, перешел на сторону революции и продолжал службу в советских войсках. Однако была одна разница, и для таких, как Жуков, существенная. Конев пришел в Красную армию комиссаром, и, хотя в 1926 году он перешел на командные посты и стал кадровым офицером, в глазах других военных его прошлое пятном осталось на его репутации.

Кадровые военные всегда очень не любили политработников, которые имели такую власть, что командир не мог отдать приказ без подписи стоящего выше по званию комиссара. Жуков, хотя и преданный партиец, никогда не считал бывших комиссаров настоящими военными профессионалами. В предвоенные годы постоянным источником раздражения для него было то, что он и Конев командовали в одних и тех же регионах и повышались в званиях примерно в одном темпе. Сталин, в тридцатых годах тщательно отобравший их обоих для своей когорты молодых генералов, прекрасно знал о их яростном соперничестве и играл на нем.

Конева, несмотря на его грубость и прямолинейность, в военной среде считали более вдумчивым и более образованным из двух маршалов. Ненасытный читатель, он держал в штабе маленькую библиотеку и иногда удивлял штабных офицеров длинными цитатами из Тургенева и Пушкина. Рядовые и сержанты знали его как сторонника жесткой дисциплины, но, в отличие от Жукова, он берег своих офицеров, сохраняя их ярость для врага. На поле боя он мог быть жестоким. Во время одной фазы днепровской операции после того, как его войска окружили несколько немецких дивизий, Конев потребовал немедленной капитуляции. Когда немцы отказались, он послал в атаку своих казаков. «Мы позволили казакам рубить шашками, сколько им хотелось, — сказал он в 1944 году Миловану Джиласу, главе югославской военной миссии в Москве. — Они даже рубили руки тем, кто поднимал их, чтобы сдаться».