Девственники в хаки - читать онлайн книгу. Автор: Лесли Томас cтр.№ 8

Как-то в конце февраля они поднялись по склону одного из холмов и прошли по гребню к старой изгороди, у которой был такой вид, словно она умерла, не выдержав зимней стужи. Верхняя перекладина была отломана, средняя тоже едва держалась, но нижняя уцелела, и они сели на нее, держась за руки и разглядывая светлые холмистые дали.

Пейзаж немного подкачал, но в нем была своя прелесть. Кое-где дымили приземистые газовые заводы, но между холмами – словно сабля, бережно уложенная в футляр равнины – текла медленная река. Возвышенности были утыканы уродливыми новенькими домами, но могучие старые деревья не давали им сбиться в кучу и терпеливо дожидались весны, которая дает им густую листву и поможет укрыть дома от человеческого глаза. Бригг видел неряшливые строительные площадки и безмятежные поля, фабричные трубы и пасущихся пестрых коров, современную автобусную станцию и прямой шпиль старенькой церкви. В этой картине не было ярких красок; все смазывала серая туманная дымка, становившаяся темнее по мере того, как клонился к закату короткий февральский день, а они все сидели и смотрели на поезда, которые шли на Эмершем.

Джоан была одета в мешковатое красное пальто; теперь она подняла его большой воротник, закрывавший шею и длинные волосы. Лицо Джоан было бледным от городского смога, пара и выбросов теплостанции. Заводской дым въелся ей в кожу и окружил серыми тенями глаза, которые и без того казались слишком глубоко посаженными из-за выступающих полных скул, зато волосы были красивыми, длинными и густыми, а фигура, сочетавшая в себе изящество и силу, производила достаточно приятное впечатление.

В целом Джоан была славной девчонкой, и к тому же – достаточно красивой. Бригг как-то подумал, что она похожа на боярышник, выросший на сортировочной станции.

Он поцеловал Джоан, но она не ответила на поцелуй.

– Когда ты должен уехать? – спросила она.

– Я был сегодня на бирже труда, – ответил Бригг, не глядя на нее. – И попросил немного ускорить дело, если возможно.

– Ускорить? – переспросила Джоан и пристально посмотрела на него. – Зачем?

– Я подумал, что чем раньше это начнется, тем скорее закончится, – виновато объяснил Бригг. – Надоело болтаться между небом и землей. Чем скорее армия меня получит, тем скорее я от нее отделаюсь…

– И всего-то? – удивилась Джоан.

– Конечно, – заверил ее Бригг. – Кроме того, я по горло сыт своей теперешней работой. После армии я не вернусь на прежнее место, это точно.

Показался еще один поезд. Освещенные окна медленно двигались по темнеющей равнине, словно в тумане ползло жемчужное ожерелье. На этот раз поезд шел в Уэмбли.

– Может быть, тебя пошлют не очень далеко, – заметила Джоан. – И всего лишь на восемнадцать месяцев. Большинство солдат приезжают домой каждый уик-энд. Помнишь, я рассказывала про Кении Джонса? Он служит в Олдершоте, в какой-то маленькой конторе, и проводит дома больше времени, чем на службе…

«Я не хочу в Оддершот, – подумал Бригг. – И нигде в этой стране я служить не хочу. Я хочу в Германию, в Египет, в Гонконг – куда угодно, лишь бы там можно было приятно провести время, и лишь бы там были женщины!»

Он поднялся с перекладины и взял Джоан за руку. Вместе они спустились к шоссе, где находилась автобусная остановка. Уже совсем стемнело, и на остановке никого не было. И до тех пор пока не подошел автобус, они стояли там вдвоем и целовались.

Бригг уверял себя, что они любят друг друга и что в один прекрасный день, когда он станет старше и попробует себя с женщинами, они обязательно поженятся.

Дочь полкового старшины Раскина Филиппа походила одновременно и на замкнутую, необщительную пациентку психиатрической лечебницы, и на молодую привлекательную сумасбродку, являя собой редкостное в своей полноте собрание комплексов, парадоксов и мучительных сомнений – фейерверк психологических задач, которые взрывались и горели с шипением и искрами исключительно внутри нее. Таково, во всяком случае, было ее собственное компетентное заключение – тщательно продуманное, выверенное и подкрепленное непоколебимой уверенностью в том, что сама она ни за что не сможет справиться со своей запущенной болезнью.

Каждый день Филиппа до трех часов трудилась в гарнизонном детском саду, потому что отец сказал: либо детский сад, либо работа в канцелярии. Старшина Раскин был не склонен позволять дочери по целым дням рассиживаться перед зеркалом.

Она, правда, могла вернуться в Англию и жить с дядей Грегори, однако для своих пятидесяти с небольшим старик был чересчур шаловлив, да и пальцы у него были как большие красные сосиски. Однажды, когда Филиппе было только тринадцать, он запустил эти пальцы ей под юбку и ущипнул за голую ляжку над школьными чулочками. Филиппа не растерялась и метко плюнула дяде в глаз. Дядя Грегори не успел отвернуться, и плевок угодил в самое яблочко.

Выбирая себе занятие, Филиппа все же предпочла детей солдатам, хотя не любила ни тех, ни других. То, что даже пятилетние карапузы норовили схватить ее своими ручонками, явно получая от этого удовольствие, ничуть не удивляло Филиппу, хотя порой из-за этого она теряла свое шаткое душевное равновесие.

После того как в три часа пополудни Филиппа заканчивала работу, ей приходилось преодолевать небольшой участок дороги, отделявший детский садик с его лошадками и качелями от офицерского городка, где в долгих беседах с золотыми рыбками коротала дни ее мать. Но и этот короткий переход под палящим солнцем отнимал у нее немало сил и выматывал больше, чем целый рабочий день.

В тот день Филиппе казалось, что она бредет по болоту, да еще в гору. Ее полотняное платье насквозь промокло от пота и противно липло к телу, а вдоль позвоночника сбегали щекочущие струйки. Белые домики офицерского городка, в котором жили и семьи старшего сержантского состава, расположились вокруг вершины невысокого холма, как лента на шляпе. Коттеджик старшины Раскина стоял в самой середине. Едва подойдя к дому, Филиппа почувствовала, как обволакивает ее прохладная тень козырька над крыльцом, и невольно задышала свободнее.

Стоило ей, однако, вставить ключ и чуть-чуть приоткрыть дверь, как до нее донеслось приторно-сладкое воркование матери, с головой ушедшей в беседу с золотыми рыбками, жившими в гостиной в аквариуме. Филиппа часто радовалась тому, что рыбки не могут никуда убежать, потому что только они, пожалуй, были способны выдержать пустопорожнее однообразие речей миссис Раскин. Каждое предложение мать Филиппы повторяла по несколько раз с незначительными изменениями в тоне, ударениях и в содержании. Общаться с ней было все равно что беседовать с аукционистом. Но отец строго приказал Филиппе разговаривать с матерью, а отца Филиппа боялась. Впрочем, его распоряжения она выполняла, только когда он не был на службе.

Прежде чем мать заметила ее появление, Филиппа бесшумно взбежала на верхние ступеньки ведущей в спальню лестницы, и необходимость отвечать на одни и те же вопросы отпала сама собой.

В спальне Филиппа так ловко сбросила с ног туфли, что они попали точно на вторую снизу полку посудного шкафчика. Это упражнение она проделывала каждый раз, когда возвращалась с работы домой. Затем она разделась и швырнула мокрое платье в угол. Усевшись перед низким туалетным столиком, Филиппа принялась исследовать в зеркале свои накладные ресницы. В здешнем климате они были сущим наказанием – на них собирались пыль и грязь, и Бог знает что еще.