Ангел Рейха - читать онлайн книгу. Автор: Анита Мейсон cтр.№ 100

– Да, – сказала Паула. – Здесь она снята еще до того, как родила семерых детей. Но лицо у нее всегда оставалось красивым. – Она взяла другой снимок. – А вот мой дедушка, отец матери.

Дедушка выглядел экстравагантно. Фотография была сделана в тропиках. На заднем плане – пальмы и экзотического вида хижина. Дедушка, в тропическом походном обмундировании, небрежно держал в руке винтовку и смотрел вдаль пристальным взглядом отважного первооткрывателя. Он также малость смахивал на пирата.

– Снято в Африке, – сказала Паула. – Он хотел стать колонистом, но у него не получилось. На самом деле у него мало что получалось в жизни, разве только тратить деньги.

– Ты его знала?

– Немного. Он умер, когда мне было шесть лет. Я его обожала. Очевидно, многие женщины тоже.

– А твоя бабушка?

– Она умерла еще до моего рождения. У нее было слабое здоровье. А он таскал ее с собой по всему миру. Она умерла в Багдаде. Дедушка хотел только одного: путешествовать. После него остались сундуки барахла, не представляющего никакой ценности, – типа вон тех безделушек. – Она указала на собрание предметов на каминной полке. – Я помню, как сундуки привезли на телеге и возчик с отцом затащили их в кухню. Они заняли все помещение. У моих родителей вышел скандал. Мы жили в крохотном домике. Я помню, мама сказала: «Это все, что от него осталось, и этим вещам место здесь». Она была его единственной наследницей. У дедушки был еще сын, мой дядя, но он погиб при Пашендале. Мой отец не имел обыкновения поднимать шум по мелочам: он был очень покладистым человеком. Но времена были тяжелые – надо полагать, период инфляции. Отец работал столяром-краснодеревщиком; предприятие разорилось. Он сказал по поводу сундуков: «Мало того, что этот бесполезный хлам загромождал его жизнь, так теперь еще будет загромождать нашу!» Но в конце концов он согласился держать сундуки дома, и их задвинули под кровати и распихали по разным углам. Один постоянно стоял на лестничной площадке, загораживая проход. Он был коммунистом, мой отец.

До меня дошло не сразу.

– Коммунистом?

– Да. – Паула рассмеялась при виде моего испуга. – У них нет рогов и копыт, знаешь ли. Или, по-твоему, есть?

Меня с детства приучили думать именно так. Потом однажды, единственно из желания посмотреть, что за дьявольщина там содержится, я взяла экземпляр «Коммунистического манифеста» с полки книжного магазина, бегло просмотрела и обнаружила там странную смесь скучного, непонятного и на удивление верного, но ничего дьявольского. Это было еще до того, как подобные книги стали сжигать. Когда же нацисты пришли к власти и чем громче они говорили о порочной природе коммунизма, тем яснее я сознавала необоснованность таких обвинений. Мне вспомнилось, как я видела уличные бои между штурмовиками и отрядами Красного фронта и думала, что между ними нет никакой разницы. И все же во мне что-то осталось от детских впечатлений: не страх перед коммунизмом, но тень страха.

– Что с ним случилось? – спросила я.

– Его забрали в концлагерь при облаве после пожара Рейхстага.

Нацисты утверждали, что пожар Рейхстага 1933 года устроен коммунистическими заговорщиками. Если заговор и был, то донельзя глупый: в результате по Германии прокатилась волна жесточайших гонений на коммунистов.

– Он был глупцом, – бесстрастным голосом сказала Паула. – Он никогда не скрывал своих политических убеждений, ему и в голову не приходило переметнуться. На мой взгляд, отец не был таким уж смельчаком, а просто жутким упрямцем. Он не мог заставить себя делать то, что делают тысячи других, когда, как он выражался, у руля государства стоят головорезы. И не принимал всерьез все речи об искоренении большевизма и уничтожении евреев. Он считал это пустой болтовней.

Я смотрела на языки пламени, пляшущие в камине.

– Мама пыталась образумить его, – продолжала Паула. – Она не разбиралась в политике и старалась не спорить на политические темы; они ее жутко расстраивали. Но она хорошо понимала, что происходит. Она понимала, что это не пустая болтовня. А отец, со своим многолетним членством в коммунистической партии Германии, со своей диалектикой и исторической необходимостью… бедный отец ничегошеньки не понимал. Когда за ним пришли, он так… – Она улыбнулась. – Так возмутился!

– Ты присутствовала при аресте?

– Да, присутствовала. Тогда я снимала комнату и готовилась к экзаменам… – (Она училась на художника по тканям.) – Но в тот вечер зашла к родителям. Впоследствии я была очень рада, что случайно оказалась там. Правда, попрощаться мы все равно не успели. Они выломали дверь, повалили отца на пол, а потом принялись скидывать на пол книги с полок – он держал дома всю классику марксизма, ну и глупец! – и пинками расшвыривать их по комнате. Потом они устали и увели отца. И забрали все книги, которые нашли.

Я попыталась представить, чем занималась я в то время. Вероятно, сидела в кабине планера, уверенная, что все происходящее меня не касается. Я вспомнила о своем отце и подумала, что, несмотря на всю разницу, у наших отцов есть нечто общее.

Отблески пламени и зыбкие тени дрожали на лице Паулы.

– Все в порядке. Я пережила это. Он умер, конечно.

Она сидела на корточках у камина, высоко подняв голову, и смотрела прямо перед собой. Лицо у нее хранило спокойное и задумчивое выражение. Ее тонкий профиль сейчас казался по-детски беззащитным. Я хотела положить руку Пауле на плечо, чтобы утешить, но меня остановила отчужденность ее печали. Поэтому я просто сидела и смотрела на нее. Я видела маленький, почти как у эльфа, чуть вздернутый носик и безупречной формы ушную раковину; я видела настороженно вскинутую темноволосую кудрявую голову и волнующе нежную линию горла. Я изучала ее профиль, поначалу не сознавая, каким пристальным взглядом смотрю.

Она повернула ко мне голову, и я словно ухнула в бездну. Я резко откинулась на спинку кресла, прочь от беззащитного взгляда темных глаз. Что со мной? У меня бешено колотилось сердце. Она увидела смятение на моем лице и мгновенно очнулась от раздумий.

– В чем дело?

Я помотала головой и пробормотала:

– Ни в чем.

Паула положила руку мне на колено и сказала:

– Думаю, нам нужно выпить кофе. – Она пошла на кухню варить кофе, а я пошла за ней, поскольку не могла отпустить ее от себя ни на шаг.

Можно ли знать что-то и одновременно не знать? Конечно.

Теперь я думаю, что просто не хотела знать; что ответ, который я получила бы, если бы тогда прямо спросила себя о своих чувствах, испугал бы меня. Но на самом деле я ничего толком не помню. В моей памяти запечатлелись отдельные яркие картины. Но все остальное смешалось в неразбериху дней и недель, когда я по утрам пружинящим шагом шла на станцию скорой помощи, а вечерами возвращалась домой и на миг замирала у двери Паулы с поднятой рукой, не в силах постучать, поскольку меня переполняло счастье; когда мы с ней до поздней ночи разговаривали у камина, словно во власти неких колдовских чар, не позволявших мне уйти, а ей – отослать меня; и совершали совместные походы по магазинам, увлекательные, как в детстве; или сидели в темном бомбоубежище, где я с трепетом и восторгом держала ее за руку. Я не помню последовательности событий, помню только, что они происходили; но я до боли ясно помню один субботний вечер, когда мы шли на концерт и неподалеку от нас взорвалась газовая труба или что-то вроде, и ударной волной меня отбросило к стене, а Паулу прямо в мои объятия – наконец.