А теперь? Теперь он стал страшен и ограничен стенами тесной камеры. Впереди смерть.
Ляжет ли она когда-нибудь на траву и будет ли смотреть в черное глубокое небо, усыпанное звездами? И перестанет ли болеть избитое, истерзанное тело?
Зачем думать об этом? Зачем себя мучить?.. Она никого не выдала, не назвала ни одной фамилии.
Терпеть осталось недолго. Силы иссякли. Она умрет за то, за что умерли и умирают тысячи отважных людей. На их крови встанет новый мир — справедливости и свободы, мир, за который борются Ярослав, Антонин, Морганек, Божена, Блажек… Он будет радостным и ярким, как солнце. И люди, вспоминая тех, кто боролся за их счастье, вспомнят и имя Марии…
Утром ее нашли мертвой. Она повесилась на спинке койки, сдавив шею скрученным платком. На стене Мария оставила надпись: «Я умерла коммунисткой. Отомстите за меня, друзья. Мария».
Глава тридцатая
1
Парашютисты и лондонцы обменивались скучными телеграммами. Капитан, лишенный благодаря отсутствию Мрачека связи, вел себя тихо. Но вчерашняя его радиограмма в Лондон, перехваченная Обермейером, заставила насторожиться. Капитан испрашивал позволения на выезд в Прагу и на установление связи с каким-то своим дальним родственником, поручиком правительственных войск. Из этого можно было заключить, что капитан уже делал вылазку в столицу, нашел этого родственника и предполагал использовать его дом как убежище.
«Этого еще не хватало», — возмутился Обермейер и пожалел, что снял наблюдение за пансионом. Он тотчас вызвал к себе Блажека.
— Надо отговорить капитана, — сказал Обермейер Блажеку. — Убедите его, что появление на улицах Праги может окончиться для него трагически. Припугните его гестапо. Не стесняйтесь, сгущайте краски.
Разговор этот произошел вчера в полдень. Не успел Блажек выехать за город, как Обермейеру передали перехваченную радиограмму из Лондона. В ней значилось: «Выход для устройства дома вашего родственника санкционируем тчк Подполковник явился Голяну и вызвал у него недоверие тчк Никто посланных вами людей не обнаружен тчк Примите меры проверки подполковника зпт радируйте данные лица которое вас свело с ним тчк Не исключена возможность вас провоцируют».
Странно! У Голяна Мрачек вызвал недоверие. В чем же Голян его заподозрил? Уж не в связях ли с гестапо? Может быть, Мрачек по собственной инициативе связался в Словакии с кем-нибудь из гестаповцев, обратился к нему за помощью или содействием и попал в поле зрения людей Голяна?
Да, но Обермейер не может подозревать Мрачека в связях с гестапо.
Он подозревает его в другом. В чем? Если Мрачек провоцирует лондонцев и Обермейера, то на кого он работает? Кто он такой, этот подполковник? На чьей он стороне?
И как в этом случае следует понимать Блажека? Ведь Мрачека рекомендовал Блажек.
«Дьявольское отродье эти славяне! Заморочили голову, а она за последнее время и без того непрочно сидит на плечах. Если лондонские господа не верят Мрачеку и требуют его проверки, то почему я должен ему доверять?»
Вечером Блажек явился к Обермейеру и доложил, что гости покинули пансион.
— Какие будут указания, господин штурмбаннфюрер? — спросил он.
Обермейер держал себя холодно.
«Что-то не нравится мне его настроение», — подумал Блажек.
Штурмбаннфюрер не ответил на вопрос. Он смотрел не на Блажека, а прямо перед собой и барабанил пальцами по столу. Потом спросил:
— Сколько офицеров в чине поручика в этих ваших войсках?
«Этих», «ваших» было произнесено с иронией, которую гестаповец и не пытался скрыть.
Блажек назвал цифру не задумываясь.
— Распорядитесь, чтобы мне передали дела на каждого из них, — приказал Обермейер.
— Слушаюсь. Можно идти?
— Да.
Но когда Блажек взялся за ручку двери, Обермейер вернул его.
— Вы подполковнику Мрачеку верите? — неожиданно спросил Обермейер.
— Что вы хотите этим сказать? — в свою очередь спросил Блажек.
Обермейер нервничал. «Дурак, и зачем нужно мне было задавать такой идиотский вопрос!» Но слово не воробей. Оно уже вылетело. Дать понять Блажеку, что он и ему не доверяет, — это значит совершить вторую глупость.
— Он вас не подведет? — решил поправить дело штурмбаннфюрер.
— Не думаю. Офицер неглупый.
— Вот это-то меня и смущает, что далеко не глупый, — вырвалось у Обермейера против его желания. — В данном случае лучше иметь дело с глупым, чем с умным офицером.
Блажеку не терпелось продолжить разговор и выяснить, какую цель преследовал Обермейер, задавая ему вопросы, но помешал телефонный звонок. Штурмбаннфюрер взял трубку, приложил ухо, назвал себя и сказал в сторону Блажека:
— Можете идти. Дела на поручиков не нужны.
Блажек вышел.
— Да, да… Все ясно… Вы не ошиблись? — говорил Обермейер в трубку, что-то записывая на листок бумаги. — Так, понятно…
Разговор несколько приподнял настроение Обермейера. Один из агентов, проводивший в свое время наблюдение за пансионом и знавший в лицо лондонского капитана, докладывал ему сейчас, что встретил капитана на одной из пражских улиц. Капитан шел в компании с поручиком из охраны правительства, неким Ярдой Кулачем. Агент проводил обоих на Малу Страну и следил за ними до самого дома поручика.
Ну вот, нашелся и родственничек капитана! Пусть капитан не надеется, что ему легко замести следы. Не такое время. Он забывал, что существует и действует гестапо, а гестапо положено знать все на свете. А теперь можно заняться поручиком.
2
Кулача выследили утром следующего дня, схватили в одном из малолюдных кварталов, посадили в закрытую машину и доставили во дворец Печека, в кабинет Обермейера.
Гестаповец долго и внимательно разглядывал своего пленника и сделал такой вывод: хлыщ, нахал, глаза, как у рыбы, лицо бабье — человек дрянненький.
Обермейер рассчитывал, что такой человек сразу перетрусит. Ничуть не бывало. Поручик держал себя независимо и даже вызывающе. Обермейер разглядывал поручика, а поручик в свою очередь — Обермейера. При этом на губах арестованного играла обидная улыбочка, а выражение лица говорило: «Ну-с? Что вы предпримете дальше, господин штурмбаннфюрер?»
«Подожди, мальчишка, — взбесился Обермейер. — Я тебя на всю жизнь отучу улыбаться. Можешь мне поверить: это твоя последняя улыбка».
Он решил сразу взять быка за рога.
— Кого вы укрываете в своем доме на Малой Стране?
Поручик приподнял одну бровь, прищурил глаза и сделал вид, что раздумывает над своим ответом.
Обермейера передернуло. До чего же нахальная морда! Так и просит кулака!