Шкуро. Под знаком волка - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Рынкевич cтр.№ 80

Доклад-рассказ происходил ночью, закончился крепким вином, и Шкуро сумел незаметно, потихоньку, будто с усталости и опьянения, перейти на «ты» с самим главнокомандующим: «Антон Иваныч, я тебе обещаю и Кавминводы, и Нальчик, и Владикавказ. Две недели, и все!..»

О Махно во время доклада не упоминал — приберег к случаю. Этот случай возник уже утром, на завтраке в вагоне Деникина, куда был приглашен и генерал Шкуро. На белоснежной скатерти разные закуски, икра, графины с желтоватой водкой, настоянной на лимонных корочках. За столом рядом с Деникиным вновь избран-вый атаманом Филимонов и тучный артистичный Романовский, рядом со Шкуро — искренне обрадовавшийся его появлению Кутепов и внешне остававшийся приятелем Покровский. С Кутеповым обнялись, поздравили друг друга с генеральскими погонами, напротив Деникина — длинный и сухой, как столб, Врангель, пытавшийся скрыть неизбывное высокомерие за аристократическими манерами. Святой Крест так еще и не взял, а сидит здесь.

Говорили о Донбассе и, кстати, о Махно. «Одни дроздовцы не смогут долго держаться, — сказал Деникин. — А без угла остаться нельзя ни в коем случае. И банды Махно совершают нападения на этот район. Против них нужна кавалерия. Прошу вас, Петр Николаевич, ускорить выполнение вашей операции у Святого Креста и передислокацию частей в Донбасс на помощь Май-Маевскому [49] ». Врангель изящно утерся салфеткой и ответил, что он уже отправил туда артиллерийскую батарею полковника Колзакова.

Шкуро не видел за столом ни одного равного себе. Как боевой командир только Кутепов хорош, но, конечно, народным героем ему-не стать. А остальные… Так. Люди в погонах. Только в штабах сидеть. Но Кутепову надо помочь. Победоносный генерал и народный герой должен это сделать. И он решился.

Раньше в подобных застольях приходилось держаться, чтобы оставаться трезвым, теперь он не только пил вволю, но еще и притворился совершенно пьяным. Сидел, склонившись над тарелкой, растрепав давно нестриженую шевелюру, искоса наблюдая за происходящим. Завтрак закончился, некоторые уходили, другие — группками продолжали громкие разговоры. Рядом с Деникиным уселся Врангель и доказывал главнокомандующему что-то свое. Едва он поднялся и, попрощавшись, направился к выходу, как Шкуро, нагнувшись, шагнул к Деникину.

— Антон Иваныч, слушай меня: только Саша Кутепов спасет Донбасс. Самый боевой твой генерал в Новороссийске отдыхает — это же не дело. Дай ему корпус, и туда. Обещаешь? Я тебя прошу, а то и… Мы ж с Нестором Махно можем всю Россию пополам разделить.

Деникин дружески улыбался, слушая генерала, затем посерьезнел и сказал:

— Мы с Иваном Павловичем уже обсуждали этот вопрос и, по-видимому, в ближайшее время примем решение.

Когда остались вдвоем с Романовским, Деникин сказал:

— Вы не надейтесь, Иван Павлович, что я изменю свое решение о Шкуро. После взятия Москвы я повешу его на Красной площади.

VI

Черны, страшны, невыносимо безмолвны московские зимние ночи. Не цокают копыта по занесенным снегом мостовым, не звенят остановившиеся осенью трамваи, не тарахтят автомобили. А когда-то давным-давно, то есть три-четыре месяца назад, сияло и шумело кавказское лето, и смертельные выстрелы превратились в торжественные салюты в честь счастливой любви. Тогда пришла не случайная эротическая забава, а истинная, лермонтовская любовь под лермонтовским небом. И такая любовь вдруг обернулась непосильно тяжкой ношей, унылыми, даже ненавистными заботами.

Появилось новое слово «жилплощадь». Для них это понятие означало большую комнату с прихожей, кухней и прочим в крепком каменном доме, реквизированном у какого-то купца. Уютный переулок у Разгуляя, но… После смерти ее матери остались вдвоем, однако он спал на диване у двери, а Лена — за ширмой на роскошной кровати с шариками на спинке и периной — шестой месяц беременности. Бессонными ночами размышляя об ужасе жизни вообще и о нелепости брака в частности. Ведь знают люди, как трагически коротко счастье любви — несколько месяцев, точнее, один месяц, медовый. Знают и идут на этот каторжный брак, чтобы всю жизнь лгать, лицемерить, притворяться, изворачиваться.

Ее лицо припухло, покрылось бледной синевой, стало некрасивым — почему-то выделился большой нос. Истерики, слезы, рвота, ночной горшок, этот живот, похожий на какой-то болезненный нарост. Взгляд всегда ненавидяще требовательный. Такие же разговоры:

— Ты же знаешь, что мне нужно молоко и жиры? Хочешь, чтобы и я умерла с голода, как мама? Почему до сих пор не идешь к Луначарскому? Он должен тебе выписать молоко и жиры?

— Лена, ты что? Какой голод? У нас паек высшей категории.

— Это конина высшей категории? Зачем ты увез меня из Пятигорска? Там все можно купить в десять раз дешевле. И никаких белых. Я читаю газеты. Красные побеждают на всех фронтах.

Даже некоторое злорадство испытал, когда в «Правде» прочитал ей, что войска Каспийско-Кавказского фронта по стратегическим соображениям временно оставили Кавминводы и Святой Крест.

— Зачем ты мне это читаешь? Чтобы я волновалась, плакала?

И потом, конечно, началась истерика.

Светало поздно, и не радовал приход уныло суетливых, бессмысленно утомительных дней. В редакцию идти через весь город пешком на Тверскую. Улицы в сугробах, озлобленные, не замечающие друг друга люди идут по тропинкам, протоптанным на тротуарах. В редакции, В большом доме на углу Гнездниковского, немного оттаиваешь — приближаешься к миру, где читают и пишут. Поговоришь о новом стихотворении Маяковского «Левый марш», о манифесте имажинистов, объявивших о ранней смерти футуризма, прожившего всего десять лет, но главные разговоры все-таки о пайках, о ценах на Сухаревском. Чтобы не умереть с голода, требуется в месяц не менее пятнадцати — двадцати тысяч на человека, а если молоко и жиры, то еще столько же. А где их взять? За гроб для тещи Михаил заплатил пять тысяч. Можно было бы похоронить за пятьсот в сменном гробу, который дается только до могилы — хоронят в тряпье, а гроб передают следующему, — но Лена устроила истерику, и пришлось собирать деньги у друзей и родственников.

Часок радости можно выкроить, смирившись с очередной истерикой и добравшись до Морозовского особняка в Пролеткульт на поэтический вечер. Такое ужасное время, и такие стихи: «Вот оно глупое счастье с белыми окнами в сад…» Конечно, глупое, но…

Приходилось по воскресеньям посещать раненого Палихина, хорошо, что Лефортовский госпиталь недалеко от Разгуляя. Осколком Палихину разворотило плечо, кость не задета, и он выздоравливал быстро. Выписавшись, зашел прощаться, прихватив приятеля по палате, бутылку спирта, красноармейскую воблу и сухаревские деликатесы — кусок мяса и масло для Лены. Приятель — Степа Буйков — тоже удачно вылечился от ранения в ногу, и оба они заражали оптимизмом: наши везде побеждают, кадетам хана. Правда, Палихин делал поправку на кавказские дела: когда Лена вспомнила о прекрасном Пятигорске, он сказал, что там беляки еще долго продержатся — казачья много.