Комендантский патруль - читать онлайн книгу. Автор: Артур Черный cтр.№ 14

«Вы, там часика на два… Пока не проедут…», — вещал нам в 06.00 Рэгс.

Поодаль от нас Приморский ОМОН неторопливо ведет свою рутинную жизнь блокпоста. Это не бойцы, это вялое равнодушие жизни и смерти останавливает проезжающие мимо машины, заглядывает в лица водителям, копается в истрепанных документах, привычно машет рукой: «Проезжай!» Жизнь их сера и беспросветна, но все же лучше нашей, со своим непостоянством и грызущим одиночеством среди чужого мира.

Неумолимо долго тянется день.

Ахиллес вспоминает поговорку про то, как что-либо встретишь, так таким оно и будет. Это про лето. Вдвоем мы сидим на рыжей газовой трубе, постелив под себя валяющийся у дороги картон. Где-то дальше за рынком метрах в трехстах сидят в машине Хан Мамай с Воином Шахидом. Еще дальше, до самой Минутки, также воют от тоски наши русские и чеченские товарищи. От сидения начинают ныть все кости. Подкрадывается легкий голод. Наскребя по карманам деньги на палку колбасы и булку хлеба, идем в дешевый, забытый Богом и Аллахом магазинчик. Женщина-чеченка, на нашу просьбу набрать в бутылку воды, бесплатно отдает нам полутора-литровку минералки. Все это мы уплетаем на виду у всех прохожих и проезжающих мимо машин. Стесняться тут нечего.

От горизонта к горизонту по полотну неба переползают лохматые черные тучи. Косой дождь, со всех сторон охватывая город, проливается и на наши усталые лица.

Мы беззлобно материм этот тихий дождь и вяло торопимся укрыться от него. Нырнув под листву раскидных крон, попрятав под трубу картонки, мы, как в детстве, жмемся спинами к теплой древесине стволов.

Детская радость той жизни, где сто лет назад мы бегали под дождем и прятались под деревьями, уже давно похоронена под мертвыми глыбами жестокого настоящего, в один момент, с первым выстрелом оружия, стершим тот светлый сон былого ребяческого счастья. Мы забыли то время и уже не в силах вспомнить даже самое слабое мгновение его, изорванного в клочья дня. Слепая память напрасно силится вернуть прошлую беззаботность и веру в будущее, так переполнявшие нас до войны. Белые надежды оставленного там дня почернели и высохли в череде боевых походов, среди тысяч пройденных дорог, в жестоких атаках и под буранами свирепых горных зим.

Как-то слишком больно и быстро все это закончилось, все эти ночные песни под гитару у костров, все эти, искрящиеся светом, шумные вечера школьных праздников, их полные бестолковых забот дни, где мы казались себе уже такими взрослыми, все эти мои товарищи, ребята и девчата, в один миг сгинувшие с первым шагом к другой жизни, потом не узнавшие меня после возвращения домой, забытые и ставшие ненужными мне самому, как и все то, что не подлежит возвращению. Какая черта пролегла между нами? Тень какого непонимания прошла от этого прошлого к настоящему? Что произошло, что я так и не смог вернуться в тот счастливый мир мечты и надежды?

Истасканные вагоны хранят ото всех эту тайну моего невозвращения. Долгие годы меня мотало по рельсам и путям с востока на запад и с запада на восток, долгие годы я собирался сбежать от них в открытые двери новой жизни, что кричала, манила меня из окошка светлыми огнями своих беспечных праздников. Собирался, да так и не смог. Какие-то неизведанные дороги звали меня за этими вагонами, какое-то жадное непонятное счастье еще неизведанного и невидимого кошкой скреблось в моей душе, мешая уснуть каждую ночь, мешая остаться во вчерашнем дне. И мотало меня по тем дорогам, как щепку в наводнение, и разрывался я на каждом перекрестке, не зная, по какой из них пойти… Да вот беда, все они вели на юг, все они вели к войне.

Сырой, плакучий вечер собирает нас с городских улиц в отдел. Ни одного пацифиста за целый день так никто и не увидел. Построив отдел, Рэгс берет слово:

— Завтра в город приезжает делегация ПАСЕ. С 07.00 выставляем наряды от Минутки до 31-го блокпоста. Надо будет постоять немного… Часика два…

Рэгсу напоминают из строя, что он не просто часы путает, а дни перепутал. Кто-то кричит:

— А сегодня, что?! Репетиция была?

Рэгс, по привычке вставляет свою постоянную отговорку:

— Нас неправильно информировали.

Покраснев и струсив перед возмущенным строем, Рэгс прячется за спиной Тайда. В атаку переходит сам начальник и не обещает жизни легкой и спокойной:

— Вы, что это?! Я вас!.. Да я вас научу работать! Все теперь!.. Теперь, как раньше, не будет!..

На том же месте мы ждем автоколонну ПАСЕ. Сегодня рядом со мной отдыхает на газовой трубе Бродяга. Он, как всегда, невозмутим и рассудителен. Бродяга занят целиком подсчетом денежных средств, так неумолимо капающих в эти минуты в наши карманы. Он уже делит, сколько из них куда пойдет и на какие нужды.

Дели не дели, а нужда у нас в большинстве своем одна: все мы, кто годами, а кто и целую жизнь, скитаемся по общагам, баракам да съемным квартирам. Годы и целую жизнь нам негде жить. И во многом даже поэтому восемь из десяти, хоть раз участвовавших в войне, половину своей жизни проводят здесь.

Сорокалетний Бродяга рассказывает историю, как в прошлую командировку 2001 года ему сватали молодую чеченку в жены. Хитрый плут, мечтательно заводя вверх глаза, усмехается:

— Кабы не был уже женат, взял бы… Моя-то совсем уже, это…

Но, что значит слово «это», он не объясняет, а я не спрашиваю.

Бродяга говорит медленно и как бы неохотно, и пережевывает уже следующую историю. Бродяга — афганец. В далеких восьмидесятых он двадцатилетним пацаном ползал с автоматом по горам Гиндукуша, где в одном из боев был взят в плен. Душманы не стали убивать солдата, заставили его принять ислам, а после и обменяли на своих пленных. Это — тайна Бродяги, которую он ревностно и тщательно охраняет от чеченцев.

Каждая минута и час неумолимо падают в прошлое. Кончилось утро, высохла его роса, солнце достигло своего зенита и стало заваливаться к линии горизонта, на блокпосту поменялись несколько смен приморского ОМОНа, мимо нас прошли несколько сотен машин. С нахлынувшей духотой вечера, столбом поднимая пыль битой дороги, через блок проносится гудящая сиренами колонна ПАСЕ. Уповая на справедливость, мы ждем сигнала «Съем».

Проходит еще несколько часов, наступает глубокий вечер. ПАСЕ уехало больше часа назад, а про нас забыли. Там в отделе засели неисправимые трусы, боящиеся взять на себя грамм ответственности, чтобы снять людей с улиц. Рэгс то и дело повторяет по рации: «До особого распоряжения!» Это он, злодей, тянущий из нас жилы и питающийся нашей кровью, сейчас трясется как осиновый лист и не собирается очищать от нас улицы, пока об этом не вспомнят где-нибудь повыше. А там точно не вспомнят. На чем свет стоит хулим мы своего бедового начальника, его неторопливое ПАСЕ и собственную идею приехать сюда.

После вечернего развода на заднем дворе целая вереница контрактников с тазами и ведрами скрашивает вечерний досуг. Кто-то стирается, кто-то моется.

Засыпав в кастрюлю кружку гречневой крупы, варю ужин. Сон.