– Я сожалею о твоем отце,– проговорил Полиник. И об Аристоне.
Он встал, чтобы перейти к другому костру, но, взглянув на моего хозяина, опять перевел взгляд на Александра. – Я должен тебе кое-что сказать. Когда Леонид избрал тебя в число Трехсот, я пошел к нему и с глазу на глаз изо всех сил старался отговорить от этого решения. Я думал, ты не будешь сражаться.
– 3наю,– просипел Александр сквозь сжатые челюсти. Полиник какое-то время рассматривал его, потом проговорил:
– Я ошибался.
И пошел прочь.
Пришли новые приказы. Нужно было послать наряды —,убрать трупы с ничейной полосы. В числе посланных был и Самоубийца. Оба его простреленных плеча не могли двигаться, и Александр настоял, чтобы пойти вместо него.
– Теперь, узнав о смерти моего отца и Аристона,– обратился он к Диэнеку, который, как эномотарх, мог запретить ему идти в наряд,– Леонид постарается уберечь меня ради моей семьи и пошлет меня домой с каким-нибудь заданием или донесением. А я не хочу выказывать ему неуважения своим отказом.
Никогда я не видел такой печали, как тогда на лице моего хозяина. В свете костра он указал на промокшую землю рядом с собой.
– Я наблюдал за этими мелкими тварями.
Там, в грязи, вовсю шла война между муравьями.
– Посмотри на этих доблестных воинов,– указал Диэнек на густые отряды насекомых, с неимоверной отвагой сцепившихся на куче своих же павших товарищей, сражаясь за высохший труп жука. – Вот этот будет Ахиллом. А вот, смотри,– это, должно быть, Гектор. Наша храбрость – ничто по сравнению с этими героями. Видишь? Они даже выносят тела своих товарищей с поля боя, как и мы.
Его голос звучал глухо от отвращения, и от него разило иронией.
– Думаешь, боги смотрят на нас сверху так же, как мы на этих насекомых? Бессмертные скорбят о нашей смерти так же, как мы скорбим о смерти этих муравьев?
– Поспи, Диэнек,– мягко проговорил Александр. – Да, это мне и нужно. Хороший отдых.
Он обратил уцелевший глаз на Александра. 3а редутами стены вторая смена часовых получала инструкции, готовясь сменить первую.
– Твой отец был моим ментором, Александр. В ночь, когда ты родился, я нес чашу. Помню, Олимпий показал тебя старейшинам, чтобы те испытали, достаточно ли ты крепок, чтобы позволить тебе жить. Судья окунул тебя в вино, и ты завопил своим сильным младенческим голоском и затряс в воздухе сжатыми кулачками. «Отдай мальчика Диэнеку,– велел твой отец Паралее, а мне сказал: – Мой сын будет твоим подопечным. Ты будешь учить его, как я учил тебя».
Диэнек воткнул в грязь свой ксифос, положив конец муравьиной Илиаде.
– А теперь всем спать! – рявкнул он уцелевшим воинам своей эномотии, а сам, несмотря на протестующие напоминания о том, что ему тоже необходимо вздремнуть, встал и в одиночестве пошагал на командный пункт Леонида, где царь и другие военачальники еще стояли на своих местах, обсуждая действия на следующий день.
Я видел, как подгибалась при ходьбе нога Диэнека – не давно раненная, а другая. Он скрыл от своих подчиненных еще одну рану, судя по походке, глубокую и серьезную. Я тут же встал и поспешил ему на помощь.
Глава двадцать седьмая
Тот источник, названный скиллийским и посвященный Деметре и Персефоне, бил из самого подножия Каллидрома сразу позади командного поста Леонида. Мой хозяин поковылял туда, и я поспешил его догнать. Никакая ругань, никакие приказы не остановили меня. Я обхватил его рукой свою шею и принял плечом весь его вес.
– Я принесу воды,– сказал я.
Вокруг источника собралась горстка возбужденных воинов, и среди них прорицатель Мегистий. Что-то тут было не так, и я подошел ближе. Этот источник, известный своей переменчивостью и бьющий то холодной, то горячей водой, с самого нашего появления сочился скудной струйкой воды, но воды вкусной и холодной,– благословение богинь жаждущим воинам. Теперь же из него внезапно хлынула горячая и вонючая струя. Словно серная блевотина вырвалась из подземного мира. Воины затрепетали от такого чуда. Слышались молитвы Деметре и Коре-Персефоне. Я попросил у Всадника Дориона, чтобы тот налил полшлема воды из своего меха, и вернулся к своему хозяину, решив ни о чем не упоминать ему.
– Источник пропах серой, верно?
– Это предвещает смерть врагов, не нашу, господин.
– Ты так же набит дерьмом, как жрецы.
Теперь я видел, что он в порядке.
– Союзникам нужно привлечь на свою сторону твою двоюродную сестру,– заметил он, морщась от боли и усаживаясь на землю,– чтобы вступилась за них перед богиней.
Диэнек имел в виду Диомаху.
– Садись,– сказал он,– вот сюда, рядом.
Впервые при мне хозяин вслух упомянул о Диомахе, раньше он ничем не выдавал, что слышал о ее существовании. Впрочем, хотя в эти годы я никогда не думал обременять его подробностями своей жизни, но знал, что ему все известно,– от Александра и госпожи Ареты.
– Мне всегда было жаль эту богиню – Персефону, объявил мой хозяин.– Шесть месяцев в году она правит подземным миром как супруга Аида. И все же ее царствование лишено радости. Она сидит на своем троне, как пленница, за свою красоту похищенная владыкой подземного царства, который по принуждению Зевса отпускает свою царицу лишь на полгода, и тогда она возвращается к нам, принося весну и возрождение земли. Ты когда-нибудь рассматривал ее статую, Ксео? Она кажется мрачной даже в разгар сбора урожая. Вспоминает ли она, как и мы, условия своего приговора – снова безвременно возвратиться под землю? Это печалит Персефону. Единственная из бессмертных, Кора вынуждена метаться от смерти к жизни и обратно, знакомая с обеими сторонами монеты. Ничего удивительного, что этот родник, чьи две струи – это небеса и подземный мир, посвящен ей.
Я уже устроился на земле рядом с хозяином, и он торжественно посмотрел на меня.
– Тебе не кажется,– спросил он,– что для нас с тобой уже поздно таить друг от друга какие-то секреты?
Я согласился, что пришел такой час.
– И все же ты таишь от меня один секрет.
Я видел: он хочет, чтобы я рассказал об Афинах и о том вечере, когда я наконец – благодаря его вмешательству – снова встретился со своей двоюродной сестрой. С тех пор не прошло и месяца.
– Почему ты не убежал? – спросил меня Диэнек. Ты знаешь, я хотел, чтобы ты сбежал.
– Я пытался. Но она не дала мне.
Я знал, что хозяин не будет вынуждать меня к разговору. Ему никогда не приходило в голову давить на меня, когда его присутствие вызывало неловкость. И все же инстинкт подсказал мне, что пришло время нарушить молчание. В худшем случае мой рассказ отвлечет его от ужасного дня, а в лучшем – возможно, обратит его мысли к более подходящим образам.