Теперь тысяча двести спартиатов вместе с таким же числом оруженосцев и слуг-илотов смотрели со склона на спектакль.
– Взять щиты!
Юноши бросились к своим тяжелым лежащим на земле гоплонам, и в это время Полиник ударил Александра треногой по лицу. Брызнула кровь. Он ударил следующего, а затем следующего, пока пятый наконец не поднял свой двадцатифунтовый громоздкий щит, чтобы защититься.
Полиник проделал это же снова и снова.
Начиная с одного края строя, потом с другого, потом с середины. Как я уже говорил, Полиник был Агиад – один из трехсот Всадников – и, кроме того, олимпийский победитель Он мог делать все, что захочет. Учителя, простого ирена, он поставил в сторону, и тот мог только смиренно взирать на все это.
– Весело, правда? – спросил мальчиков Полиник. Я вне себя от веселья, верно? Не могу дождаться боя, тогда будет еще забавнее.
Мальчики знали, что последует за этим.
Дрюченье деревьев.
Когда Полинику надоест мучить их самому, он велит учителю прогнать их маршем за край равнины, к самому толстому дубу, чтобы там они, построившись, толкали дерево щитами, как при атаке на противника.
Мальчики встанут в восемь шеренг, упираясь щитом в спину товарища впереди, а стоящие в первом ряду вложат весь их совокупный вес в толкание дуба. А потом последует муштровка в офисмосе.
Они будут толкать.
Они будут пыжиться.
Они будут дрючить это дерево изо всех сил.
Подошвы их босых ног будут месить грязь, увязая и упираясь, пока не вытопчут борозду по лодыжку, а сами они все будут выдавливать друг другу кишки, горбясь и надрываясь, долбя этот неподвижный ствол.
Через два часа Полиник невзначай вернется, возможно, с несколькими другими молодыми воинами, которые сами не раз проходили через подобное во время своего пребывания в агоге, и они изобразят изумление, увидев, что дерево все еще стоит.
– О боги! Эти щенки пыхтят уже половину смены, а жалкое деревце все там же, где и было!
И к перечню прочих грехов добавится еще и недостойная мужчины изнеженность Немыслимо, чтобы им позволили вернуться в город, пока это дерево не поддастся им, такая неудача опозорит их отцов и матерей, сестер, братьев, теток, дядек и более отдаленную родню, всех богов и героев в их роду, не говоря уж об их собаках, кошках, овцах и козах и даже крысах в хлеву у илотов, которые, понурив голову, поплетутся в Афины или какой-нибудь другой занюханный полис, где мужчины все же отличаются от женщин и умеют должным образом дрючить.
Это дерево – противник!
Долбай врага!
И так будет продолжаться всю ночь до середины второй стражи, пока у провинившихся не начнется отрыжка и недержание; они будут блевать и дристать, тело будет разрываться от изнеможения, а потом, после того как утреннее жертвоприношение наконец принесет милость и передышку, юношам предстоит целый день учений без минуты сна.
И стоящие перед Полиником мальчики знали, что их ждет эта пытка. Они уже предвкушали ее.
К тому времени уже у всех в строю нос был расквашен. Лица всем заливала кровь. Полиник как раз сделал передышку (у него устала рука лупить), когда Александр, не подумав, вытер рукой свое окровавленное лицо.
– Что ты, по-твоему, делаешь, козел? – моментально повернулся к нему Полиник.
– Вытираю кровь, господин. – И зачем ты это делаешь? – Чтобы видеть, господин.
– Кто это тебе сказал, что ты имеешь право видеть?
Полиник продолжал свои издевательства. Для чего, по мнению Александра, их всех вывели сюда на ночные учения? Разве не для того, чтобы научиться сражаться вслепую? Он думает, что в бою ему дадут передышку, чтобы он мог осмотреться? Видимо, так. Александр попросит противника, и они вежливо приостановятся, чтобы мальчик вынул козявку из носа или подтер свою задницу.
– Я еще раз тебя спрашиваю: это ночной горшок? – Нет, господин. Это мой щит.
И снова штыри треноги ударили его по лицу.
– « Мой»? – в ярости переспросил Полиник.– « Мой»?
Диэнек, еле сдерживаясь, смотрел на происходящее со своего места на краю верхнего лагеря. Александра терзала мысль, что его ментор наблюдает за всем этим; мальчик, казалось, призвал все свое хладнокровие, подавил все чувства, а потом он шагнул вперед, подняв щит, вытянулся перед Полиником по стойке «смирно» и громким, чистым голосом продекламировал:
Мой щит в битву с собой я несу.
Не одного лишь меня, но и брата он защитит.
Город родной он укроет собой под моею рукой,
Брат мой и город мой вечно под тенью его да
пребудут,
Щит пред собою держа, я в сраженье с врагами
погибну,
Щит пред собою держа, к недругу встану лицом.
Александр закончил. Последние слова он выкрикнул во весь голос, и несколько мгновений они эхом разносились по долине. Две с половиной тысячи человек слушали и смотрели.
Они видели, как Полиник удовлетворенно кивнул. И рявкнул что-то. Мальчик встал и строй, в котором каждый теперь держал щит, как положено, – прислонив к коленям.
– Поднять щиты!
Юноши нагнулись за своими гоплонами.
Полиник взмахнул треногой.
С треском – это тоже было слышно по всей долине – прутья ударили по бронзе Александрова щита.
Полиник ударил снова, по щиту следующего, потом следующего. Все щиты остались на месте. Строй был надежно защищен.
Он снова проделал это слева направо и справа налево. Щиты мгновенно взлетали в руках мальчиков, занимая нужное место – перед нападающим.
Кивнув ирену, Полиник отступил назад. Мальчики быстро встали по стойке «смирно», высоко подняв щиты. Кровь на их скулах и расквашенных носах начала запекаться.
Полиник повторил свой приказ ирену: пусть эти бараны, сказал он, пусть эти сыновья шлюхи дрючат дерево до истечения второй стражи, а потом упражняются со щитами до рассвета.
Он снова прошел вдоль строя, глядя каждому в глаза. Перед Александром он остановился.
– У тебя был слишком смазливый нос, сын Олимпия. Это был нос девчонки.– Полиник швырнул треногу мальчика в грязь, ему под ноги.– А вот теперь он мне нравится больше.
Глава девятая
В ту ночь один из мальчиков умер. Его имя было Гермион, но все звали его «Гора». В свои четырнадцать он был не слабее любого из сверстников и даже юношей на год старше. Гермион рухнул к концу второй стражи и впал в то состояние оцепенения, которое спартанцы называют некрофания, «маленькая смерть», от которой человек может оправиться, если на время оставить его в покое, но умрет, если попытается встать или напрячься. Гора понимал свое тяжелое положение, но отказался лежать, пока его товарищи держались на ногах.