Покончив с пулеметчиком, немцы стали быстро перетаскивать к машинам раненых и убитых.
Когда грузовики уехали, а сильно поредевшая цепь достигла все же лесополосы, Крутицын бросился к месту боя. За ним рванул и Брестский. Рядом с разбитым пулеметом, на изуродованном взрывами и истоптанном сотнями ног пятачке лежали четверо. Их тела и лица были сильно обезображены пулями и осколками. На черных от крови изодранных гимнастерках Крутицын заметил зеленые петлицы.
— Пограничники, — прошептал он и снял кепку…
17
Переночевать решили в лесу. Ночи стояли теплые, летние — как говорится, каждый кустик ночевать пустит. Всю ночь Диме снились кошмары: то бежал он через топь на непослушных, все больше увязающих в бурой жиже ногах от развернувшихся цепью и странным образом не тонущих в трясине немцев; то с криками ужаса едва выскакивал из-под падающей стены горящего дома; то чудилось ему искаженное гневом лицо подруги, кричащей что-то страшным и почему-то мужским голосом про ссучившегося, забывшего понятия вора…
Когда Брестский открыл глаза, в лесу еще было темно. Крутицын сидел неподалеку на поваленном дереве и, глядясь в маленькое зеркальце, брился.
— Ну, вы, Сергей Евграфович, ну… — поразился Дима, зябко поежившись, и потер свои колючие щеки.
А счетовод тем временем умылся водой из фляжки и с невозмутимым видом стал заклеивать клочками газеты небольшие порезы.
После скромного завтрака решились наконец выйти на пустынную дорогу, бегущую в сторону Барановичей меж бескрайных колхозных полей. Вдоль дороги чернели остовы сгоревших или просто брошенных машин, валялись раскрытые чемоданы, вещи. Попадались и убитые…
Угнетенные этим зрелищем путники не сразу заметили идущую им навстречу большую колонну военнопленных в сопровождении немецких автоматчиков. Бежать было уже поздно.
— Иди спокойно. Мы с тобой — мирные граждане. Только в глаза конвоирам старайся не смотреть, — быстро сказал Крутицын и потрогал верхнюю губу.
Поравнявшись с колонной, товарищи сошли на обочину. Один из немцев с закатанными до локтей рукавами вдруг обратил внимание на Диму. Конвоир кивком подозвал к себе Брестского, и когда тот подскочил, сунул руку в его оттопыривающийся карман. Голубые глаза солдата радостно заблестели, когда он извлек оттуда пистолет.
— Зольдат, комьюнист? — спросил немец, грозно сдвигая пшеничные брови, и ткнул пистолетом в подбородок Брестского.
— Нет, что вы, нет!.. Упаси Бог!.. — растерянно залепетал Дима, и видно было, как мертвенная бледность проступила сквозь его загар и суточную щетину.
Но немец уже не слушал. Сунув пистолет за поясной ремень, он подтолкнул несчастного дулом своего автомата к колонне и повернулся в сторону Крутицына. Тут счетовод отчебучил такое, что Дима от него вовсе не ожидал.
Сергей Евграфович вдруг рухнул на колени и стал кланяться проходящим мимо немцам. Те весело заржали, показывая пальцами на странного русского.
— Отец, встань не позорься! — крикнул ему кто-то из пленных.
— Сволочь! — как пощечиной, залепил другой.
Но Крутицын, казалось, не слышал этих слов, не замечал взглядов, продолжая раболепно кланяться проходящим мимо немецким солдатам. Никто не видел его глаз, а если бы случайно заглянул в них, то с ужасом отшатнулся: столько в них было в этот момент ненависти.
Брестский пару раз пытался обернуться на Крутицына, неосознанно ища защиты, но сильный тычок автоматным дулом в спину заставил его влиться в колонну и покорно шагать с другими пленными все дальше от бухающегося в придорожную пыль счетовода. Димино лицо выражало полнейшую растерянность.
— Это ошибка, это какая-то ошибка… — проговорил он наконец.
— Эх, мила-ай, все мы здесь по ошибке, — хрипло и как обреченно отозвался идущий рядом солдат с черным от копоти лицом и неопределенного вследствие этого возраста.
Выходка Крутицына позабавила немцев, и они его не тронули. Когда хвост колонны скрылся из глаз, счетовод поднялся с колен и, ссутулившись, затрусил ей вслед, держась обочины и лихорадочно соображая, как выручить из беды товарища.
Через пару километров пустынную до того дорогу словно прорвало. Навстречу колонне стали то и дело попадаться спешащие на восток мотоциклетки, грузовики, полные веселых и кажущихся одинаковыми, как заготовки, солдат, танки… Конвоиры криками и выстрелами сгоняли пленных на обочину, а Крутицын, если удавалось, прятался за какую-нибудь разбитую машину или просто бросался ничком в придорожную канаву, притворяясь мертвым.
Бывший поручик рассчитывал, что красноармейцев поведут через лес. Там он смог бы, убив нескольких автоматчиков, спровоцировать панику среди немцев и дать возможность пленным скрыться в чаще. Крутицын, будучи отличным стрелком, даже не сомневался, что успеет завалить как минимум двух. Он прекрасно сознавал всю рискованность своего замысла, не дававшего к тому же никакой гарантии спасения именно Хохлатова, но выбора у счетовода не было.
Тем временем конвоиры, не дойдя до леса нескольких сот метров, неожиданно для Крутицына повернули красноармейцев прямо в поле. Ему ничего не оставалось, как, добежав до опушки, пробираться под прикрытием кустов и деревьев за колонной. Вскоре они достигли конечного пункта следования: большого, огороженного колючей проволокой участка. Имелись даже ворота. Рядом под присмотром автоматчиков с собаками строили вышки и барак для охраны какие-то гражданские — видимо, согнанные с окрестных сел местные жители. «Быстро немцы подсуетились, — горько усмехнулся Крутицын. — Одно слово — Европа». Пленных завели внутрь ограждения и закрыли ворота…
18
Еще не зная зачем, Крутицын решил вернуться к дороге. Устроившись в придорожных кустах и рассеянно глядя на проносящиеся на восток мотоциклетки и грузовики, он стал думать, что делать. Этот извечный русский вопрос занимал сейчас все мысли бывшего поручика, ибо от правильности выбранного ответа зависела не только его собственная жизнь, но и жизнь Димы Хохлатова.
Задумавшись, Сергей Евграфович не сразу обратил внимание на легковую машину, вдруг остановившуюся на обочине. Из машины выскочил тучный офицер и быстрым шагом направился в сторону придорожных кустов, совсем рядом с тем местом, где прятался Крутицын. Глядя на спешащего по нужде немца, счетовод решил, что судьба, возможно, дает ему шанс. «Самое главное — кровью мундир не попортить. Прости, Господи!» — подумал он, быстро обматывая носовым платком рукоятку именного револьвера.
Шофер с тяжелой от постоянного недосыпа головой, воспользовавшись минуткой, сразу же прижался лбом к жесткому ободу руля и за ровным урчанием мотора не услышал ни вскрика своего шефа, ни треска потревоженных кустов. К тому же по дороге в этот самый момент загрохотали танки. Они подняли такой столб пыли, что скрыли от глаз и дорогу, и придорожные кусты.
Пистолетное дуло, больно надавившее на живот чуть повыше ременной бляхи, и фраза: «Вы будете геройствовать или предпочитаете вернуться домой?», вежливо произнесенная с едва уловимым акцентом, застали шофера врасплох. Он с шумом заглотнул воздух, закашлялся и стал таким синюшно-бордовым, что Крутицыну даже пришлось постучать несчастного по спине, чтобы привести в чувство.