Сто первый - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Немышев cтр.№ 76

Ужас, на самом деле, — это когда сильно хочется справить малую нужду, а кругом люди, и ты справляешь ее в штаны. И от стыда закрываешь глаза.

В кармане не было удостоверения. Мне захотелось со страху сходить в штаны.

И я крикнул Игорю:

— Игорь, покажи ребятам удостоверение. Я забыл, прикинь! — и к «ребятам» с идиотской улыбкой: — Бывает.

Интеллигентный Игорь знал, что удостоверения у него нет — забыл в спешке, как и я. Для виду пошарил по карманам. Скорчил мину. Я затаил дыхание.

— Хе-хе, — умно сказал интеллигентный Игорь.

На нас косились со всех сторон. Так, наверное, смотрели покойные полевые командиры Арби Бараев и Магомет Цагараев на пленных агентов ФСБ или ГРУ. И я вспомнил про Шапена. Шапен втирал мозги кому-то из пожилых в каракулевой папахе.

Шапен на мое «покажи удостоверение» сказал:

— Не вопрос, — и вынул из кармана красную корочку, развернул ее и ткнул в нос пожилому в каракуле. По реакции пожилого и по тому, как он что-то хицнул по своему, и по тому, как засуетился народ во дворе, я понял, что нам конец.

— Извините, простите, — я протиснулся и глянул на корочку. Мама дорогая! Это было удостоверение внештатного сотрудника МВД!

И я заговорил про скотину…

Народ на Кавказе доверчивый, они верят ушами.

Я заговорил:

— Как хорошо заживется в Грозном скоро. Наше правительство выделяет огромные средства на восстановление разрушенной экономики и главное, реабилитацию жителей Чечни! Строятся больницы, детские сады… — дальше было пару лирических отступлений о предстоящей посевной. О! А как я заговорил о скотине! — Тысячи овец и коров скоро будут бродить по бескрайним полям республики!

Нам поверили, нас отпустили, даже подвезли к болокпосту и ссадили за пятьсот метров. Вез и ссаживал тот молодой боевик, который не поверил нам в лицо. Но, как все, поверил на слово.

— Ви, русские, не прауильно живете, — сказал он напоследок.

Шапен раскланялся с ним и сказал, что он еврей.

Когда мы добрались до своего вагона в Ханкале и перегнали картинку по спутнику в Москву, и посмотрели даже выпуск новостей с нашим сюжетом, я выпил водки и дал Шапену по морде. Он не обиделся. Я сказал ему, что врать плохо.

— Ведь ты не еврей? Не еврей — да?

— Да, — сказал Шапен, потирая ушибленную скулу. — Извини, не подумал.

Я простил его потому, что он извинился, и мы вместе с другими корреспондентами и операторами пишущими и говорящими спустились в темный зиндан, яму-подвал с дверью. Зиндан был оборудован под курение анаши. В августе две тысячи первого мы, журналисты, курили анашу. Потом смеялись, хохотали: лаяли и блеяли как скотина, пукали. И пукали неприлично громко.

Шапен всегда уходил первым, говорил, что летать…

Шапен видел много мертвых людей, однажды на его глазах убивали пленного чеченца, тот был боевиком. Шапен не написал об этом, но он написал о детском доме в Грозном и о чеченских детях, потерявших в войну родителей. Еще Шапен писал про госпиталь, где мать нашла сына-солдата. Шапен фотографировал, а потом писал о подорванных саперах, у которых еще у живых дымились кишки на снегу. Я видел однажды, как Роман Шапен тихо плакал в нашем плацкартном вагоне в Ханкале, в своем купе на грязных простынях: тихо ревел в одиночестве, чтобы не было видно с улицы. Никто и не видел. Я пообещал, что никому не расскажу.

Забор кончается, и начинается КП — это ворота внутрь больничного двора. Охранник, усатый и опрятный, как дневальный на тумбочке, наверное, офицер в отставке, меня спрашивает — куда? Во взрослое, говорю. И иду по слякотному больничному двору.

Шапен никогда никому не завидовал, но мне завидовал, что я летал на боевом вертолете Ми-24. Он посмотрел репортаж. Я признался: показал правую руку. Не надо было, знал, что Шапен умрет от горя. И сказал:

— Этой рукой я держал двенадцать тонн.

Мы снимали репортаж о вертолетчиках. Я летел в операторской кабине горбатой двадцатьчетверки. Наверху в командирской кабине сидел командир. В один момент он передал мне управление: там ручки дублируют одна другую. Командир, конечно, страховал. Но факт состоялся — я «рулил» вертолетом. Это было как в компьютерной симуляции: только когда начался боковой ветер, трудно было удержать ручку одной рукой. Я схватил двумя и запел «Наверх вы товарищи все по местам!»

Последнее письмо от Шапена я получил под Новый год. Он писал на мой электронный адрес, что хотел выпить и не выпил. Я понял, что это не к добру: лучше бы он выпил. Больше Шапен не писал. Вообще его фамилия была не Шапен, а Рома Шапкин.

Шапен — это псевдоним. Так солидней.

Наверное…

На четвертом этаже психиатрической больницы «8-е марта», которая на улице Восьмого марта в Москве, я поговорил сначала с санитаром, потом зашел в кабинет к врачу, поговорил с врачом. Когда я вышел в общий коридор и пошел искать Шапена, чтобы передать сигарет и фруктов, не нашел его сразу. Один из пациентов, коротконогий, лохматый, похожий на тролля, страдающего артритом, потянул меня за рукав.

— Ты ищешь «Ми — двадцать четыре»? Он улетел. Сразу после завтрака. Сказал, что задание очень опасное, поэтому будет ждать атаки в облаках, а боевой разворот станет выполнять из-под солнца. Сказал, что один пойдет. Один… Дай закурить — а?

Было место на броне бэтера, куда садиться мне не хотелось: то место — сзади слева, почти на моторном отсеке, где крышки. Там удобно сидеть, есть за что держаться: поролоновую седушку под зад, автомат на колени. И с ветерком — по пустынным улицам Грозного. Но я не любил сидеть на том месте, и автомат в руки не брал — не положено мне было брать автомат.

— Ты садись вперед, ты назад не садись, — учил меня взводный. Я ему был никто. Он был офицером, старшим лейтенантом; я же — журналист. — Если сработает фугас, то осколки летят как раз в того, кто сзади слева.

— Почему? — спрашивал я.

Взводный носил очки; мне не нравилось, что у него ногти на пальцах обгрызены. Он грыз ногти и не стеснялся меня.

— Потому что… броня же едет? Едет. Значит, кто впереди… может еще повезти: когда жахнет, осколки веером пройдут, — он задумывался. — Но это ведь надо очень быстро ехать? Мы так и едем. Но если медленно, тогда кобздец.

— Всем? — спрашиваю я.

— Всем, — отвечает он. И я сажусь назад слева, все остальные места уже заняты. Там, впереди у башни — чернявый солдат со снайперской винтовкой, за ним рыжий, за рыжим строгий старшина в каске; с другой стороны подполковник-молчун — саперы из нашей комендатуры. Я всех саперов еще не знаю, только взводного и чернявого с винтовкой. Мне бы уступили впереди, если бы я попросил, но так не принято: не успел занять лучшие места, занимай, что осталось. Все жить хотят… Завтра ты займешь спереди, а этот чернявый, к примеру, или рыжий сзади слева.