Вьетнамский кошмар - читать онлайн книгу. Автор: Брэд Брекк cтр.№ 139

Звучало убедительно. Он начинал мне нравиться. Я даже поверил ему. Я спросил, что с моей печенью. Цирроз, сказал он. Печень увеличена. Поэтому и болит всякий раз, когда я сгибаюсь завязывать шнурки. Печень увеличилась, продолжал он, и проработает не больше шести месяцев, если не принять срочных мер. Если оставить всё как есть, то отправляться мне прямиком на кладбище, поближе к своим друзьям.

— Не такой я парень, чтоб вот так подохнуть! — сказал я.

Он улыбнулся: я не первый, кто умирает от алкоголизма в двадцать с небольшим.

— Чёрт возьми, док, мне всего-то 27…

Он сказал, что таких парней было пруд пруди. Добрых. Славных. Здоровых. С семьями, талантами, гением — всем, что требуется для жизни.

— Так значит, я пришёл куда надо.

— Да, может быть, тебе посчастливится, — сказал он, — у тебя ещё есть время.

Я прошёл программу реабилитации и выписался через 30 дней, просветлённый и окрылённый надеждой, что способен бросить пить раз и навсегда.

Лечение проходило сурово. Врачи ставили меня с ног на голову, лезли в мою задницу в резиновых перчатках и выворачивали внутренностями наружу. Каждый день я принимал психогенное слабительное в форме групповой терапии, это было очень болезненно. Я должен был рассказывать о себе, от этого ныли старые раны и становилось крайне неловко. Словно я маршировал голышом на параде в День независимости.

Долгий процесс разборки, чистки и сборки называется реабилитацией. Главная разница между началом и концом заключалась в том, что в конце процесса я чувствовал себя гораздо лучше, потому что не пил и правильно питался.

А это уже прогресс. Имея такую болезнь, положительный рост измеряешь не в ярдах, а в долях дюйма. Лишь в больнице я осознал, как сильно ненавидел сам себя. При поступлении я представлял из себя такую мерзость, что вполне мог заменить Дориана Грея на развороте журнала «Плейгёрл».

Выписавшись, я…м-м-м…чувствовал себя лучше. По крайней мере, я мог смотреть на себя без содрогания.

Я вступил в общество «Анонимных алкоголиков» и каждый вечер стал посещать собрания в Баррингтоне и Палатайне. Мы с Мэрилу снова были вместе и очень надеялись на то, что нам удастся сохранить наш брак.

Мне повезло. Я не потерял работу. Я трудился в газете, которая ясно представляла, чтo есть алкоголизм — неизлечимый недуг, который, тем не менее, можно держать в узде, чтобы не больше чиха пятнал нравственные устои человека.

Но тени Вьетнама по-прежнему преследовали меня. По-прежнему в голове была сплошная каша о войне. Злость и ярость в груди. Я хотел поговорить об этом с кем-нибудь, кто бы понял меня. Но с кем?

Меня понял бы Билли, но у него была своя семья в Южной Каролине, он должен был о ней заботиться. И я подумал, что у него наверняка такие же проблемы с самим собой. Я не мог его беспокоить.

Я стал обидчив и первые восемь месяцев периодически слетал с катушек. Вечером напивался, наутро уже был как огурчик и шёл после работы на собрание «Анонимных алкоголиков».

Теперь меня посещали кошмары иного рода. Вот мне снится, что после нескольких срывов я сижу на обочине, как раз напротив «Анонимных алкоголиков», и сосу вино из горлышка. Какой-то «анонимщик» любопытствует, почему я не возвращаюсь. А я отвечаю, что могу вернуться, но не могу оторваться от горлышка. И тут я просыпаюсь в холодном поту. Всё словно наяву. И я понимаю, что возврат к питию означает верную смерть.

Я сознавал свои проблемы. Или хотя бы часть проблем. Я знал, что мне больше не пить без вреда для себя. Я знал, что с первым глотком моё поведение становится непредсказуемым. И всё равно лез на рожон. Я говорил себе, что могу выпить один стакан. Только один. Я заработал хотя бы один стакан. Если я не заслуживаю его, то кто же?

Это пьяная рулетка. Один стакан всегда оборачивался двадцатью, мать его. И я возвращался туда, откуда начинал. Проверка была такая: три месяца пей по два стакана каждый вечер. Не один и не три. Просто два стакана за вечер. Если можешь выдержать такой темп, то, скорее всего, у тебя нет никаких проблем. Если не можешь, то тебе лучше просто глядеть на бутылку. Я никогда не ставил перед собой цели напиться. Но после первого глотка удержу мне не было. Я мог убить за глоток. Однажды я даже гонялся с ножом за матерью, когда она спрятала от меня выпивку. А когда она убежала к соседям и вызвала полицию, я растворился в ночи. Я всегда напивался до беспамятства, до умопомрачения. Я не мог просто выпить один или два стакана. Я всегда пил больше. А потом ещё. И ещё…

Снова и снова я возвращался к «Анонимным алкоголикам». Я постигал суть очень медленно. До меня не доходило, что если не пить, то не напьёшься. Я не понимал, чтo значит не пить. Мне казалось, я могу владеть положением.

Но если ты алкоголик, так не получается. Это не имеет ничего общего с внутренним настроем или силой воли. Ты можешь, конечно, в это верить, но, случись у тебя приступ поноса, посмотрим, сможешь ли ты остановить его силой своей великой воли. Потом расскажешь, как прошёл опыт. Ставлю один к десяти, стирать тебе трусы с отбеливателем и отдушкой типа «Олд Спайс», хе-хе…

В свои 40 и 50 ребята из АА были уже стариками. Полные развалины. Им надо было обязательно бросать пить. Но мне! В мои-то 20 с хвостиком, мне, резвому щенку. Я-то рассчитывал на то, что мне ещё как минимум лет десять хлебать пойло всеми дырками, прежде чем остановиться навсегда. По мне, это было гораздо привлекательнее, чем бросать прямо сейчас.

Эти парни были сборищем измочаленных пердунов. Я же по-прежнему гордился мощной, сделанной в США эрекцией и мог строчить по шесть часов кряду. Хотел бы я поглядеть, как справились бы с задачей старые козлы. Но вот речи их доводили меня до белого каления…

— Есть одна вещь, о которой мы не хотим ничего слышать — это твоя блядская война. Не говори, что ты стал кирять из-за неё. Вы там все были бабами…

— О да, мать вашу расэтак! В глотку бы вам бутылку горлышком. Вы-то сами кто такие? Колобки в окопах Великой войны? Небось, дрочили от страха?..

Лаялись чуток — и успокаивались. Они считали меня слишком молодым для АА. А я думал, что им уже поздно ходить в АА. Такой вот небольшой тупичок, но потом мы подружились.

Алкоголь был нужен мне как воздух. Вечером он укладывал меня в постель и давал силы по утрам натягивать носки. Он был моим лучшим другом. Он был самой податливой шлюхой. Он был волшебным лекарством.

Несколько раз я травился им, но думал, что справлюсь.

Старожилы АА говорили мне, что у меня в запасе может быть 10 лет, но может случиться и так, что меня доконает уже следующая пьянка. Никому не дано знать, говорили они, где у алкоголика безопасный рубеж. Я могу продолжать пить, внушали мне, но мне не дано повернуть всё вспять.

Я ненавидел этих седовласых мудил! Ненавидел их речи. А больше всего ненавидел их сентенции.

Я пытался контролировать своё пьянство, но ничего не получалось. Все попытки вели лишь от одной пьянки к другой. Я пил и думал о Дэнни и Крисе и других ребятах, погибших там в 67-ом — они были лучше меня; и в восемьдесят девятый раз я спрашивал у Бога, зачем он дал мне возможность выжить на войне, чтобы потом превратить в мерзкого обоссанного алканавта, каждый вечер хлещущего портвейн в кустах Ист-Парка.