Кровавое безумие Восточного фронта - читать онлайн книгу. Автор: Алоис Цвайгер, Хельмут Нойенбуш cтр.№ 15

Настал день, когда мы могли покинуть нашу тюрягу на колесах. Ноги не хотели повиноваться, я до сих пор разгуливал босиком. Нас погнали к месту сбора, где уже находилось 40 тысяч пленных. Охраняли нас бронетранспортеры. Среди заключенных поползли слухи, естественно, обманчивые, поскольку к тому времени группы армий «Центр» уже не существовало, но многим отчаявшимся эти слухи придали мужества: «Передовые части германских танковых частей уже на подступах к Киеву, и наши парашютисты вот-вот вызволят всех пленных». Я тогда еще подумал: «Если это произойдет, я тогда перестреляю всех русских, которые мне на глаза попадутся. От них все наши нынешние беды, и голод, и жажда».

В течение нескольких следующих дней были сформированы колонны пленных. Нас в пропагандистских целях прогнали через весь Киев. Из толпы зевак в нас летели камни и другие увесистые предметы, в наш адрес раздавалась брань. Женщины вопили: «Ты, это ты убил моего мужа!» Не позаботься военные о цепи ограждения, нас бы разорвали на куски.

Донецкий рабочий лагерь

После этих унизительных представлений нас пригнали к вокзалу, где уже стояли поезда для отправки нас в разные концы России.

Меня вместе с еще 1 300 немцами и австрийцами и 700 румынами поместили в один из таких поездов. Нам объявили, что везут нас на юго-восток за 600 километров в город Донецк, расположенный неподалеку от Азовского моря. То есть нам предстояла уже знакомая процедура — скотские вагоны и все остальное. И снова поездка заняла примерно неделю.

Мы оказались в гигантском угледобывающем регионе, называемом Донецкий угольный бассейн или сокращенно Донбасс. Лагерь располагался на окраине, довольно далеко от города, и был обнесен проволочным ограждением. Состоял он из трех дощатых бараков. В общем, впечатление было тягостное. Я невольно поежился, представив себе, каково здесь будет зимой — ведь сквозь эти щели будет страшно дуть. Внутри были сооружены деревянные нары, ни клочка соломы, ни одеял, ни уборной — ее пришлось нам самим выкапывать рядом с бараком. Вскоре к ней было нельзя подойти — все мы страдали страшным поносом, поскольку дизентерия была повальным явлением. Короче говоря, условия были нечеловеческие. Постройки, в которых располагалась кухня и помещение для дезинсекции, были обложены кирпичом.

Комендант лагеря мрачно пробурчал: «Неделю вам на отдых, а потом будем формировать рабочие группы». Как и где предстояло нам отдыхать? Многие пленные после дорожных мытарств, страшного недоедания, жажды представляли собой полутрупы. Почти у всех была дизентерия, да и другие заболевания. И чтобы хоть немного опомниться, прийти в себя, нам требовалась медицинская помощь, сносное питание, причем недели явно не хватило бы.

В день мы получали котел похлебки из кукурузных отрубей на 15 человек. Выдавали и хлеб, но крайне нерегулярно. Впрочем, можно ли было считать хлебом омерзительную намокшую массу явно сомнительной питательной ценности? В этой местности возделывалась исключительно кукуруза, вот поэтому и нам приходилось хлебать бурду из ее отходов. Но как бы то ни было, за правильной раскладкой следили — каждый получал свою норму, и никак не меньше.

Разумеется, и в этих условиях смерть оставалась нашим постоянным спутником. Наиболее слабые и больные мерли как мухи. Трупы их собирали в особом бункере. С наступлением темноты пока еще остававшиеся в живых кое-как присыпали их землей за пределами лагеря.

Сентябрь 1944 года

Постепенно нас разбили на рабочие группы. Каждая группа состояла из 35 человек. Четыре-пять групп составляли сотню, руководить которой поручалось сотнику — кому-нибудь из привилегированной касты пленных, назначаемых администрацией лагеря. Среди нас было около 60 офицеров, те могли претендовать на приличное место, например переводчика, рабочего кухни или сотника.

В Донбассе было множество угольных шахт. И нам выпало на них работать. Истощенным, страдающим дизентерией и водянкой, нам предстояло еще и вкалывать под землей.

Водянка

Эта болезнь носит медицинское название дистрофия, Возникает она вследствие острой нехватки питательных веществ и, выражаясь научным языком, вызывает дисфункцию клеток организма. Пленные в последней стадии дистрофии представляли собой скелеты, обтянутые кожей. А грудь, брюшина и суставы — мешки с водой. Вследствие постоянных поносов происходило обезвоживание организма, тело уподоблялось мумии. Больных дистрофией отличала полнейшая апатия — предвестник скорой смерти.

Переход от барака до забоя занимал 45 минут. Мы работали в три смены — утреннюю, дневную и ночную, поочередно сменяясь. По восемь часов. Каждому, кто спускался в шахту, полагалась рабочая роба из грубого материала и пара резиновых сапог. Так я впервые за несколько недель получил возможность обуть ноги в сапоги, пусть даже в тяжеленные и неудобные.

Шахта, где я работал, первые недели частично была взорвана, штольни завалены пустой породой. Ни о какой технике безопасности и говорить не приходилось — в любую минуту скопления породы могли рухнуть и заживо похоронить тебя. Все это приходилось откатывать. Восемь часов, без перерыва. И в постоянном страхе погибнуть под обвалом. По окончании смены мы маршем возвращались в лагерь. Многие из наших ослабли настолько, что падали, и их приходилось нести до самых нар. Люди один за другим умирали, и никто не мог ничего с этим поделать. Дни были неотличимы один от другого, с той лишь разницей, что нас становилось меньше.

Сотники и помощники надзирателей назначали похоронные команды, в задачу которых входило ежевечерне выносить до пяти десятков трупов, раздевать их донага и в таком виде хоронить. Естественно, охотников на такую работу отыскать было трудно. Каждый и сам был болен, ослаблен, словом, одной ногой в могиле. Но помощники надзирателей пинками и зуботычинами заставляли нас повиноваться. Однажды, возвращаясь после очередного погребения в барак мимо кукурузного поля, один из заключенных попытался сорвать несколько кукурузных початков. Охранник, заметив это, пристрелил его якобы за попытку к бегству. Чистейшее безумие. Другой заключенный в припадке отчаяния попытался пролезть под колючей проволокой, но и он тут же погиб от пули часового на вышке.

Сотники и помощники надзирателей, невзирая на то что тоже были немцами и австрийцами, иногда вели себя так, что и русским было до них далеко. Несмотря на полагавшийся им двойной рацион, они обкрадывали заключенных, которые уже не могли дойти до окошка раздачи питания. А питание раздавали всегда в вечернее время. Так что гибель многих наших товарищей на их совести.

В лагере существовал барак, служивший изолятором. Там больными занимались русская женщина-врач и помогавший ей врач-немец. Никаких медикаментов не было, в результате 90 % доставляемых туда пленных попросту погибало. Рабочие команды день и ночь рыли могилы. И так постоянно.

По словам врача, под Сталинградом в плен попало не менее 95 тысяч немцев, из которых до конца 1944 года дожили всего 15 тысяч. Впрочем, и сам врач вскоре умер от дистрофии.

Некоторое время спустя нашу рабочую группу перебросили на шахту № 8. Мне повезло, я работал вместе с одним пожилым русским и русской женщиной. Мы, подрывая породу, прокладывали штольню. Старик имел опыт такой работы. Породу грузили в вагонетки и подвозили к грузовому подъемнику. Потом штольню укрепляли при помощи подпорок. Я работал как мог, принимая во внимание мое состояние, но все же пытаясь произвести благоприятное впечатление. И оба русских относились ко мне хорошо. Старик всегда повторял: «Молодец». В каждую смену я получал от них кусок хлеба и полбутылки молока. Сегодня я убежден, что выжил я именно благодаря участию этих людей. И это при том, что и население России в ту пору ужасно недоедало. Бедность и голод в этой стране были ужасающими. Сталинская диктатура не делала различий между нами и своими гражданами и в этом смысле мало чем отличалась от нацистского режима. Старик считал меня своим напарником, товарищем по работе. Иногда во время работы он говорил: «Давай-ка перекурим». Сам я не курил, но вынужден был поддерживать компанию. Он вручал мне листок газетной бумаги и щепотку махорки. Так я познал блаженство не предусмотренного распорядком «перекура» — перерыва на курение. После смены он часто отсыпал мне табаку, чтобы я потом в лагере мог обменять его на хлеб.