Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа "Секретно" - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Поляков cтр.№ 88

— Да!

Дело в том, что мой друг по автотехникуму Коля Беликов был из Алушты, и я часто бывал в его алуштинской компании. Я стал расспрашивать об алуштинских ребятах, жонглировал их именами: Бен, Бил, но, к моему изумлению, Алиев никого из них не знал. Он даже не понял, как это можно ездить в Алушту на троллейбусе?

— Я родился в Алуште, — тихо сказал он. — Потом нас вывезли.

Только тогда до меня дошло, что передо мной стоит крымский татарин. Первый крымский татарин, которого я видел в своей жизни.

После этого при встрече мы всегда подчеркнуто обращались друг к другу, как земляки, но всегда я испытывал неуловимое какое-то чувство.

Впоследствии я прочитал у Александра Твардовского:

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они, кто старше, кто моложе,

Остались там.

И не о том ведь речь,

Что я их мог и не сумел сберечь…

Речь не о том… но все же, все же, все же.

По-видимому, это все же было — чувство вины! Которое впервые зародилось тогда, в 1966 году, и не покидает меня и сегодня.

В те, уже далекие 70-е годы в Крыму не проживало ни одного бывшего партизана из числа крымских татар. Возникала ли крымско-татарская тема в тех моих встречах? Да! Запомнилось несколько эпизодов.

Однажды я напрямую спросил о крымских татарах Николая Дмитриевича Лугового. Ответ был приблизительно такой.

— Мы знали, что в случае войны найдутся люди, которые будут против Советской власти, но то, что крымские татары окажутся среди них — было для нас полной неожиданностью. Поразило и то, что на первом этапе это приняло действительно массовый характер.

На мой вопрос, были ли в его отряде крымские татары, он ответил утвердительно. Мне запомнился его рассказ о Сене Курсеитове. По словам Лугового, всеобщем любимце, который, к сожалению, погиб. Как я потом понял, Сеня Курсеитов — это Сейдали Курсеитов.

Луговой определенно не был татарофобом. В его речи часто мелькали татарские словечки или обороты.

— А, Мазанча пришла! — услышал я, когда он однажды встречал кого-то в дверях квартиры.

Мазанча — это, оказывется, жители Мазанки.

Памятник погибшим в Васильковской балке мы поставили, и партизанская тема из моей жизни ушла куда-то в глубины памяти.

Чтобы закончить рассказ об этом периоде, добавлю, что в те годы мне вдруг вручили удостоверение и значок «Крымский партизан», который я, естественно, никогда в жизни не надевал.

На подаренной мне книге «Побратимы» Николай Дмитриевич Луговой написал:

«Володе Полякову, страстному певцу подвига и книг, зовущих к подвигу. Настоящему человеку и комсомольцу, действительно не забывающему про Того Парня.

С добрыми чувствами, с глубокой благодарностью и наилучшими пожеланиями. Н. Луговой. 31 марта 1974 г. Симферополь».

К теме партизанского движения в Крыму я вновь ненадолго обратился через много-много лет, после того как первоначально на научной конференции, а потом и на страницах газеты «Голос Крыма» опубликовал свои исследования об Алексее Мокроусове. Реакция общества была совершенно неожиданной для меня. Я сразу же попал «под перекрестный огонь». Старики — крымские татары обвиняли меня в том, что я пытаюсь оправдать А.В. Мокроусова. Ветераны из секции партизан и подпольщиков требовали моего увольнения с должности директора школы, а историки всех мастей обрушились с уничтожающей критикой, основанной «на ловле блох» — поисках допущенных мелких неточностей.

Примечательно, что новое осмысление роли Мокроусова мне подсказал Андрей Андреевич Сермуль, с которым я часто общался в те годы и которым был искренне очарован.

Читая его воспоминания, записанные Андреем Мальгиным, я поражался тому, что те моменты, которые Андрей Андреевич рассказывал мне, он почему-то не счел нужным рассказывать ему. Вероятно, дело заключалось в том, что я беседовал с ним как один из лидеров крымского «Мемориала», а это один настрой, одна аура. Андрей Мальгин — директор краеведческого музея, политолог определенного толка — аура несколько иная.

Полностью заняться историей партизанского движения в Крыму, заняться так, как я это делаю всегда: полностью погрузившись в тему, отбросив все прежние увлечения и планы, — я был вынужден после того, как в одном из школьных учебников по истории Украины обнаружил тот факт, что о крымских партизанах в учебнике не упоминают вообще!

Когда я встретился на одном из «круглых столов» с авторами этих учебников, то они доверительно мне сказали, что просто не хотят переносить в свои книги «прежний коммунистический бред». Стало очевидным, что нужен новый, современный взгляд на то, что происходило в Крыму в 1941–1944 годах.

Я понимал, что одна из самых взрывоопасных тем — коллаборационизм.

Как поступить? Есть известное выражение: «В доме повешенного не говорят о веревке». Может быть, это и правильно, но я с болью видел, что «говорят» и не только «говорят», а смакуют. Или, как выразился Октябрь Козин: «Врут!»

Нет, замалчивать эту тему нельзя! Я был вынужден сравнить то, что происходило в Крыму, с тем, что творилось почти в это же время на других территориях тогдашнего Советского Союза.

Северный Кавказ: «В июне 1941 года… организованы повстанческие отряды.

Когда же фронт приблизился к горам Кавказа, действия повстанцев настолько активизировались, что они смогли отрезать для красных все пути отступления, в частности Клухорский перевал, через который несколько тысяч красных пытались уйти в Сванетию. Сотни убитых комиссаров, тысячи пленных красноармейцев, большие отары отбитого у отступающих большевиков скота, огромное количество воинского снаряжения и оружия — таковы были трофеи повстанцев.

При активной помощи карачаевцев германские войска заняли Карачай обходным движением без единого выстрела. По тропинкам, известным только сынам гор, вошли германские солдаты-освободители в аулы» [96, с. 86].

А вот как развивались события в Балкарии: «Тысячи балкарцев, кабардинцев, карачаевцев и других народов Северного Кавказа уничтожены большевиками в 1941–1942 годах за то, что они желали поражения Сталина. Осенью 1942 года только в одном балкарском селе Верхняя Балкария большевики убили 575 мирных жителей, причем убиты только старики, женщины и дети, которые не могли скрыться в горах. Их жилища дотла сожжены бандами НКВД. Поводом для этой кровавой оргии послужило то, что жители этого села восстановили мечеть и молились в ней за победу немцев» [96, с. 87].

Чечня. «Вся Чечня горит в огне. Аулы днем и ночью беспрерывно бомбардируются советской авиацией. Все чеченцы изъяты из армии и возвращены в Чечню. Все чеченцы согнаны в три горных района, оцеплены красными войсками и обречены на гибель. Несмотря на неравенство сил, наши доблестные сыны гор — абреки ведут отчаянную борьбу за их освобождение» [96, с. 87].