"Окопная правда" Вермахта - читать онлайн книгу. Автор: Джерри Краут cтр.№ 22

Для некоторых солдат война приберегала трагические моменты пугающей ясности, когда туман сражения рассеивался и они вдруг с ужасом начинали осознавать, что творится вокруг них — не только смерть и разрушения, но и глубоко личную сущность войны. «Каждый день я по многу часов беседую с товарищами и умоляю их о смирении», — писал Зигберт Штеманн в бурные дни побед в июне 1940 года. И проницательно добавил: «Некоторых людей победа разрушает изнутри!» Это было откровение, которое Ги Сайер дополнил в более резком тоне: «Даже в победившей армии есть убитые и раненые». Более того, он писал:

«Войска на передовой уже решили, что их ждет в будущем… Нередко мы впадали в отчаяние. Кто может нас в этом винить? Мы знали, что почти наверняка погибнем…

Если отвага давала нам сил на несколько часов смирения, то часы и дни, следовавшие за этим, наполняли нас безграничной печалью. Потом мы были готовы стрелять, словно помешанные, не щадя никого. Мы не хотели умирать и были готовы убивать и истреблять, словно заранее мстя за себя… Умирая, мы испытывали злость от того, что не успели в достаточной мере отплатить за это. Если же мы выживали, то становились безумцами, неспособными привыкнуть к мирной жизни. Иногда мы пытались сбежать, но искусно сформулированные и четкие приказы успокаивали нас, словно уколы морфина».

И все же, как было известно Сайеру, это спокойствие скоро улетучивалось, сменяясь боязнью «добиться наивысшего успеха, став мертвым героем», ведь смерть была слабым утешением для того, кто удостоился этой «чести». «Мало радости в том, чтобы разделить с другими собственную гибель», — сетовал безымянный солдат в Сталинграде. А другой добавлял: «Теперь остается или сдохнуть собачьей смертью, или отправиться в Сибирь». Пожалуй, в Сталинграде многие согласились бы с тем, что «осталось только два выхода: в рай или в Сибирь». Но этот жалкий выбор открывал главную слабость людей, столкнувшихся с машиной войны. «Дома… во многих газетах можно найти прекрасные, громкие слова, обведенные черной рамкой, — заключал тот же солдат в письме из Сталинграда. — Нам всегда воздают должное. Только не попадайся на всю эту идиотскую шумиху. Я так зол, что готов разнести все, что только увижу, но никогда в жизни я еще не чувствовал себя таким беспомощным». Война, как довелось изведать многим, была не романтическим приключением, но непрерывной чередой разрушительных событий, пока многие солдаты не решали, что выходом могут быть только санитарная машина или могильщик.

Во время жестоких боев и ужасающих невзгод немецкого отступления из России осенью 1943 года Гарри Милерт с удивлением обнаружил, что испытывает озлобление, ярость, порожденные страхом, повсеместными разрушениями и смертями и чувством отчужденности. «Все связи разорваны, — в отчаянии думал он. — Где искать человека? Каждая трещинка в этом мире пышет злобой». Озлобление Милерта хорошо отражает сложные эмоции, возникающие в результате постоянных боев и фронтовой жизни. Первой и самой важной функцией любой армии, разумеется, является ведение боевых действий. Но воюют, страдают и умирают в ней отдельные человеческие личности, а не какие-нибудь бездушные машины. В результате каждый пехотинец живет с пониманием того, что он может быть убит или ранен, и чем дольше он находится на фронте, тем больше эта вероятность. Поэтому боевые действия позволяют изучить крайние проявления человеческого поведения с невероятными перепадами в настроении: человек может попеременно то пугаться, то покоряться своей судьбе; то смеяться, то плакать; то кричать от боли, то подбадривать других. После боя нервы солдата возьмут свое, но, несмотря на трясущиеся колени и дрожащие руки, он будет рад тому, что выжил. Когда речь идет о том, чтобы убить или быть убитым, в каждом раскрывается способность чувствовать свое состояние, и приходит острое осознание опасности, грозящей отовсюду. Каждому приходится четко уловить тонкую грань между жизнью и смертью. Ги Сайер отмечал: «Я узнал, что жизнь и смерть могут быть настолько близки, что можно перейти от одной к другой, не привлекая внимания». Гельмут Пабст сухо заметил: «Если ты слышишь пулю, значит, она уже пролетела мимо». Невысказанным осталось мучительное знание, что пулю, попавшую в цель, не слышно.

У любого человека есть грань, за которой он может сломаться. Это понимал и, пусть с неохотой, принимал каждый пехотинец. Постоянное напряжение жизни на краю гибели в конечном итоге было способно лишить твердости даже самого стойкого солдата. Где же черпали простые солдаты силы переносить постоянные ужасы, страх, к которому невозможно привыкнуть? Неудивительно, что первым инстинктивным устремлением для многих солдат, оказавшихся под огнем, было убежать, справиться со стрессом, просто избегая его. В конце концов, трусость может быть и своего рода честным признанием страха. «Что-то назревало», — описывал Клаус Хансманн эпизод, который, несомненно, сотни раз повторялся за время войны.

«Мы торопливо шагали в сторону тыла… По пути по колонне пронесся слух, будто русские прорвались. Штабные устремились в тыл. Мимо нас галопом проносились конные повозки, проезжали грузовики. Все спешили — запахло всеобщим бегством. Вдруг сзади донеслись голоса: «Принять вправо! Идут наши танки!..» Все вздыхают с облегчением — ну, наконец-то танки! А потом наступают мгновения ужаса: из желтовато-бурого облака пыли вырываются [вражеские] танки и открывают огонь по машинам и колонне. Теперь нас уже не остановить. Патронные ящики летят в кювет, винтовки брошены, противогазы, ремни, пулеметы… Все бегут, и люди превращаются в несчастное, бездумное стадо… Машины вязнут в болоте, телеги опрокидываются, лошади несутся вперед, не разбирая дороги. Люди бегут, словно их тоже вдруг освободили от упряжи… Рассудок? Что тут сказать… Рассудок просто не играет никакой роли».

Хансманн, как практически каждый солдат, понимал, что иногда панике может поддаться любой. Реагируя на смертельную угрозу, группа людей способна в буквальном смысле утратить свои человеческие качества и превратиться в стадо.

Любому солдату было известно: людей, чей опыт позволяет им никогда не поддаваться панике, не существует. Даже опытные фронтовики, казалось бы, не знающие страха, время от времени поддаются искушению спастись от опасности бегством. Потрясенный натиском русских Ги Сайер вместе с товарищами (все они были закаленными ветеранами) поддался первобытному страху и стал спасаться бегством. «Людская волна продолжала накатывать на нас, и волосы на голове встали дыбом, — вспоминал он. — «Бесполезно! — крикнул ветеран. — У нас не хватит патронов. Нам их не остановить…» Мы лихорадочно переводили взгляды с одного на другого». Их фельдфебель отказался дать приказ об отступлении, но в приказах уже не было необходимости — солдат охватил животный страх, заставлявший их действовать инстинктивно: «Ветеран просто выскочил из траншеи и быстро побежал к лесу… В безумной спешке мы похватали свои винтовки… и бросились за ним. Ужас на мгновение лишил нас рассудка… «Ублюдок! — заорал фельдфебель. — Я доложу о тебе командиру!» — «Я знаю, — ответил ветеран, — но я бы скорее предпочел быть расстрелянным своими, чем наткнуться на штык ивана».

И такие проявления страха были не единичны. Вспоминая о других случаях, Сайер говорит: