В принципе, он почти этого и ожидал. После церкви без купола, после шестнадцатиэтажки, похожей теперь на обломанный зуб, после сплошных руин на месте «Алмаза», после полностью развороченного проспекта. После новогоднего пожара, наконец.
Ожидал.
И все же…
Взгляд скользил по уродливой куче и не видел ничего: ни проживших век кирпичей, ни обгорелых кусков кровельного железа, ни полуразложившегося трупа собаки. Перед глазами вставали высокие полутемные комнаты с пробивающимися через закрытые ставни лучиками солнца. В лучиках кружились в затейливом танце пылинки, пахло теплом и уютом, и издалека-издалека, из невообразимой бездны веков звал его мамин голос: «Боря, сколько раз тебе повторять! Обедать!»
Борис поставил сумку на землю, отмахнулся от Аланбека и, балансируя на обломках, залез на кучу. Среди обломков что-то мутно блеснуло, Борис с трудом наклонился, откинул кирпич, и на руку легла почти не обгоревшая дедовская медаль.
«Карр!» — завистливо удивилась ковырявшаяся у собачьего трупа ворона.
Боевики ушли ночью, тихо и незаметно, и тогда стало ясно: все. В убежище за дверьми с надписью «боевиков нет» все замерли в тревожном ожидании. Но прошло еще дня два, пока по проспекту не проехал первый БТР, и только тогда появились солдаты.
Аланбек уговаривал подождать еще немного, но Борис уперся. Осколок кирпича врезался во время «концерта» ему точно между лопаток, несколько дней он еле двигался. Спина болела и сейчас, но ждать больше не было никаких сил.
Вышли утром.
Прошли по разбитому, усеянному осколками, проспекту Ленина мимо разбитых и обгоревших домов; перед мостом Борис не выдержал и свернул налево, к родительскому дому.
К тому, что от него осталось.
— Боря, — тихо сказал Аланбек, и Борис вздрогнул, — хватит. Пошли.
О Культпросветучилище напоминали одни разбитые стены, дальше было еще хуже. Вместо шестиэтажного дома перед мостом возвышались два этажа сплошных руин, узнать, где здесь был маленький магазин, а где кафе, было абсолютно невозможно. Трамвайные рельсы на мосту засыпало грязью, асфальта почти не было.
Зато было кое-что новое: бетонная коробка с бойницами — блокпост. Рядом стояли трое военных и внимательно оглядывали прохожих. Двое замызганных мужчин подозрений, видимо, не вызвали, и Борис с облегчением ускорил шаг.
Зря.
— Стоять! — вышел из-за блокпоста молодой офицер в камуфляже. — Документы!
Сзади подошли еще двое, такие же молодые, дерзко-веселые.
— Туманов? — военный посмотрел на фотографию, потом на Бориса, опять на фото. — Ишь ты, а на рожу — настоящий чех. Что ж ты, падла, с чеченом вместе ходишь? Продался?
— Мы живем рядом, — сказал Борис.
— Живете? — вкрадчиво улыбнулся офицер и вдруг заорал: — А может, воюете? Раздевайтесь!
— Что? — не понял Борис.
— Раздеться! — демонстративно дернул автоматом офицер. — Оба! Суки!
Аланбек снял плащ первым.
— Все снять, до пояса!
Военный, преувеличенно морща нос, осмотрел плечи и недовольно бросил:
— Одевайтесь! Свободны… пока.
От Сунжи налетел холодный ветерок, обнаженная кожа тут же покрылась «мурашками». Но ветерок принес еще кое-что, и это «кое-что» было очень приятным. Борис потянул носом, покрутил головой, определяя направление, и застыл, не в силах отвести взгляд. Так и стоял, пока одевался: с повернутой в сторону головой и мечтательным выражением на лице.
А в десяти метрах, на бетонном блоке сидели двое солдат и ели из банок тушенку.
Ушли проверяющие, пнув напоследок сумку, оделся и сделал шаг вперед Аланбек, а Борис все стоял. Живот свело судорогой, нос втягивал давно забытый запах, а зрачки бегали вниз и вверх, следя за движениями ножа. От банки в рот, от банки в рот, от банки в рот…
Солдат, словно почувствовав взгляд, поднял глаза, посмотрел на Бориса, отвернулся. Опять поглядел, отвернулся. Борис смотрел.
— Эй, дед, — позвал солдат, — иди сюда! Ты, ты! По-русски хоть понимаешь? Иди, не бойся!
Борис медленно подошел, остановился. Солдат открыл стоящий рядом мешок, вытащил банку тушенки и протянул Борису.
— Бери, дед, бери, не бойся! Что, обшмонали вас? Ну и правильно — это ОМОН, у них работа такая. Давай, дед!
Ирина. Саратов
— Так, а куда подарок ставить?
Женя втащил телевизор в комнату и застыл, оглядываясь: ничего подходящего в комнате не наблюдалось.
— О, класс! — восторженно воскликнул Славик. — Дядя Женя, я сейчас с кухни табуретку принесу!
Женя осторожно водрузил старый ламповый телевизор на табурет, сомнительно оглядел неустойчивое сооружение.
— Надо вам с дачи столик привезти. Да, Ира, шикарные ты нашла «апартаменты». Одни соседи что стоят: они вообще трезвые бывают? А дырки! Это что — для вентиляции? Не, так жить нельзя!
Вика на секунду перестала шептаться с Ириной, повернулась к мужу.
— Женя, успокойся! Ира уже новое место нашла. И вообще — надо им еще шкафчик где-нибудь найти. И диван.
И снова повернулась к Ирине.
— Ира, даже не думай отказываться. А пока вот!
И вытащила из сумочки тонкую пачку фотографий.
«Это тебе, мы себе копии сделали. Тут не только мои, еще Лара прислала», — тараторила довольная Вика, но Ира уже ничего не слышала. Прошлое ударило неожиданно, как выстрел снайпера, и так же метко.
В самое сердце.
Сколько раз она об этом жалела. Сколько раз кляла себя, что в сумке не нашлось места для фотографий. Пусть не для всех, но ведь можно же было подумать. Целая коробка осталась, вся жизнь. Фотографии, записная книжка с первыми Славкиными словами, кассеты с его голосом. «Мамоцка, слусай, какую мы песенку выуцили! Сто тебе снится, клейсел Авлола, в день, когда солнце встает над… Мамоцка, давай в Ленинглад поедем!»
Ничего не осталось.
Ирина осторожно взяла фотографии, повернула к свету. Из далекого черно-белого Грозного глянула на нее улыбающаяся черноволосая девушка. В глазах навсегда застыло счастье, руки крепко обнимают светловолосого карапуза. И их обоих обнимает Борис.
Славик на утреннике в детском саду в костюме зайчика. Одно ухо понуро свисает вниз: слабо подкрахмалили. Как он, бедный, переживал!
Опять она. Яркое солнце, шляпа, открытый купальник. Желтый он был, точно. Ярко-желтый. Черное и желтое. Борис говорил, что она похожа на осу.
А это…
Белое платье, распущенные волосы, блики цветомузыки, Борис со съехавшим набок галстуком.
«Czy warto było kochać nas?..» — ударило в голове. И тут же, из немыслимой дали, уверенно шепнул родной голос: «Warto!Конечно, warto, Ира!»