Вознесение - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 99

— Я за тебя умереть готова! Самую страшную смерть принять! Те денечки, которые я с тобой провожу, всей жизни стоят. Здесь, у тебя под землей, — рай для меня. А там, на земле, под небом, — ад. Лучше день в раю, чем всю жизнь в аду!

Он посмеивался, отпивая чай, чувствуя огненную бодрящую горечь глотков. Смотрел, как утопает ее стопа в шелковом одеяле, как гибкие пальцы мнут цветастый узор. Ее страстные уверения волновали его. Он то пугал ее предстоящей разлукой, то увлекал несбыточной, невозможной для них обоих жизнью.

— Вот подожди, побьем русских, увезу тебя отсюда в Италию. Есть там остров такой — Сицилия, не слыхала? Будем жить в гостинице с видом на море. Сад фруктовый, синий бассейн, машина с открытым верхом. Будем спускаться к морю, кататься на яхте. Покажу тебе развалины римских театров, где сражались лучшие воины мира, гладиаторы…

Она восхищенно закрывала глаза, сладко вздыхала. Верила, что им предстоит путешествие в чудесную страну у синего моря, по которому скользит стройная яхта, и они глядят на прозрачную зелень воды, проплывают мимо смуглых лесистых гор, в которых, как нежное облако, розовеет мраморный старинный театр.

— Поедем с тобой в Испанию. Покажу тебе корриду, знаешь, что это такое? Когда воин, тореадор, бьется насмерть с быком, а народ смотрит, кричит, и женщины на арену бросают цветы. Куплю тебе букет красных роз, и ты кинешь его победителю, который пронзит быка шпагой…

Она ужасалась и восхищалась, представляя, как сидит на круглой трибуне среди яростных смуглых мужчин и загорелых, в малиновых румянах красавиц. На арене бык с острыми, как пики, рогами бросается на тонкого воина в шляпе, в сверкающих одеждах, с маленькой тонкой шпагой. Они кружатся, обманывают друг друга, в завитках огненного шелка. Она прижимает к груди букет темных роз, готовится метнуть его в желтый круг арены.

— Возьму тебя с собой в Эмираты. Будем жить в дорогом отеле на берегу лазурного моря. Белый песок, синяя вода. И мы с тобой на двух верблюдах едем по кромке моря, и наш проводник-бедуин угощает нас маленькой чашечкой черного, густого, как смола, кофе…

Она верила. Сидя в подземном бункере разрушаемого города, слыша дрожанье и гулы ночной канонады, окруженная войсками, пускавшими в небо осветительные ракеты, по которым ночные бомбардировщики наносили бомбоштурмовые удары, она верила, что обещанная ей жизнь состоится. Благодарила своего возлюбленного за чудесное, ей уготованное будущее, за драгоценное настоящее.

Он сидел, отставив пиалу, насупился и словно забыл о ней. Хмурил лоб, сдвигал густые жесткие брови. Старался ухватить губами твердый завиток бороды. Желая его привлечь, она вытянула ногу, теребила его своими гибкими пальцами.

— Куда ты пропал? Посмотри на меня…

— Хочу тебя спросить… — Он медленно поднимал на нее глаза, и взгляд его был тяжелый, блуждающий, словно он выглядывал кого-то, стоящего у нее за спиной. — Как скажешь, так сделаю… — В лице его стало появляться непреклонное, сумрачное выражение, которого она боялась. Будто сдвигались воедино детали жестокого механизма, образуя неразъемную, неотвратимо действующую машину. — Оставаться мне в городе и здесь разбивать головы русским собакам, перетирая их кости в развалинах, подрывая их штурмовые группы на минных ловушках… Или уйти с отрядами из Грозного и на юге, в родных горах, дать им последний смертный бой. Сжигать их колонны в ущельях, расстреливая их десантные части из неприступных засад… Третий день думаю, не могу решить… Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Как скажешь, так сделаю…

Она испугалась, получая от него его жизнь. И, ликуя, восхитилась этим даром, который был драгоценнее всех золотых браслетов и серебряных ожерельев, всех дареных рубинов и изумрудов. Он любил ее, верил ей, нуждался в ее любящей прозорливости.

— Сегодня днем на картах гадала… Несколько раз рассыпала и складывала, и каждый раз карты одно показывали… Показывали они дальнюю дорогу… Это значит, надо тебе идти… Показывали большой дом… Это значит, будем мы с тобой жить в красивом отеле на берегу бирюзового моря… Показывали они червовый интерес… Это значит, буду у тебя я и ты со мной не расстанешься…

Она стояла перед ним на коленях, раскрыв руки, с золотистыми, падающими на грудь волосами, с круглым дышащим животом и маленьким солнышком золотого лобка. Он потянулся к ней, обнял за талию, положил свою тяжелую голову ей на грудь и, закрыв глаза, подумал: не нужно ни побед, ни походов, ни праведного возмездия, лишь бы не кончалась эта сладостная секунда и его голова лежала у нее на груди.

Школьник Ваха из боевого отряда учителя Саликова, один, без сопровождения товарищей, вооруженный гранатометом с остроконечным зарядом, имея в запасе еще две гранаты, торчащие из-за спины, как огромные стрелы, покинул громаду дома и пошел сжигать русский танк. Так приказал главнокомандующий Шамиль Басаев, отметивший его среди остальных бойцов своим взглядом и прикосновением. Призвал на крыше башни, среди ночных пожаров, отомстить за убийство друга.

Ваха пробирался к зданию сожженной школы, где, по данным разведки, находилось несколько русских танков. Они пережидали ночь, укрываясь в развалинах, чтобы утром выйти на прямую наводку и поддержать огнем наступающие русские части.

Он крался дворами, окруженными коробками обгорелых домов, избегая улиц и открытых площадок, надолго падая в снег, когда взлетала малиновая, как леденец, сигнальная ракета или зажигалась немеркнущая, сносимая ветром оранжевая осветительная бомба. Его чуть было не растоптала группа русского спецназа, бесшумно пробиравшаяся сквозь развороченное здание универмага, и он, видя, как колышутся над самой его головой тени разведчиков, изумлялся, почему не хрустит у них под ногами битое стекло, словно они не касались земли. В другом месте, в воронке, куда он собирался спуститься, загорелись два красных огонька, раздалась неразличимая русская речь, и морозный ветер пронес облачко табачного дыма. Ваха обогнул воронку и долго пережидал, притворившись комочком мертвого вещества, отвалившегося от упавшей кирпичной стены.

Он вышел к школе не там, где каждый год подходил к ней со стороны улицы, качая портфелем, провожаемый мамой или бабушкой, которые несли, по случаю первого школьного дня, букет сиреневых и розовых астр. Передавали ему букет, целовали, и он вливался в шумный, говорливый поток, где мелькали знакомые лица товарищей, нарядные девичьи платья, букеты и торжественно, бравурно играл репродуктор. Он вышел к школе с тыла, со стороны старого производственного здания, на фасаде которого была укреплена пожарная лестница, и они, убегая с уроков, лазали по этой лестнице, пачкая ржавчиной руки, забирались на крышу и там, среди нагретого солнцем железа, курили сигареты, играли в карты, пили одну на четверых горькую бутылку пива.

Ваха прокрался к зданию, которое было цело, косо чернело крышей, из-за которой неслись врассыпную бесшумные пучки трассеров. Лестница была похожа на процарапанные черточки, исчезавшие в высоте.

Хватаясь за ледяные поперечины, оставляя на них часть своей кожи, он двигался вверх вдоль фасада, слыша, как лестница гудит от ветра. Крыша была покрыта снегом, который от его шагов раскалывался на хрупкие ломти, и их подхватывало и сносило вниз.