Воздушный стрелок - читать онлайн книгу. Автор: Клаус Фритцше cтр.№ 22

Большинство пленных работает на колхозных полях, где выращивают помидоры, дыни, арбузы, огурцы и капуста. Самые сильные и здоровые из румын выполняют тяжелую работу береговых рыбаков. Они забрасывают длинные неводы в море, а затем вытягивают их на берег. Иногда в сети попадает белуга и красная рыба. Те, кто работает на поле, выходят на работу в 6 часов утра, обеденный перерыв с 11 до 16 часов, второй выход в 16 часов, ужин в 20.00. Продолжительный обеденный перерыв необходим, так как в середине дня работать на полях под открытым солнцем невозможно.

Нас, летчиков, прикрепляют к аграрной бригаде, и на второй день после прибытия стоим в строю. Списочный состав небольшой — 115 человек, и так называемая проверка при выводе на работу не слишком обременяет дежурного офицера. Со счетной доской в руках (счеты) он быстро справляется с этим за считанные минуты. Какие страдания может принести проверка, мы узнали уже позже.

Пленные, прибывшие в Астрахань в середине марта, после страшного марша вдоль Волги из Сталинграда, внешне выглядят здоровыми. Тогда в путь отправилось 5000 человек, в живых осталось не более 200, да и те в госпитале. Рассказы об их страданиях, пережитом, сначала в неравных боях в окружении, потом в пути на юг, следовало бы сделать темой специальной хроники. Не хочется мне их пересказывать, тяжело очень, да и очевидцем тех событий я не был.

Трудно понять, что люди делают с людьми. А что должны были делать русские? Страшная битва за Сталинград съела последние запасы как военного и продовольственного материала, так и личного состава даже на стороне победителя — Красной Армии. А тут вдруг перед боевыми частями ставится задача, разместить, вылечить и кормить почти 100 000 военнопленных, физическое состояние которых катастрофическое. Несчастная толпа немецких солдат страдала в сталинградском окружении от свирепствующего сыпного тифа и вшей, от голода и холода. Отсутствовал минимальный уровень гигиены. После капитуляции 6-й армии их постарались распределить по районам, которым еще не пришлось испытать разрушительность боевых действий. Но все это происходило в феврале-марте, в самый суровый период русской зимы. Каждый день плененным приходилось проходить по 20–30 километров без питания, в одежде, не предназначенной для зимы, ночевать под чистым небом и при этом вести бессмысленную борьбу с тысячами вшей. Проходить по 20–30 километров без перспективы на улучшение, каждый день слыша выстрелы конвоиров, кончающих с теми, кто больше не в состоянии идти. Кто же может перенести такие физические и психологические нагрузки. Следует считать чудом, что в живых вообще кто-то остался.

Социальный состав оставшихся в живых немцев можно было привести как доказательство того, что война является процессом отрицательного отбора. У честных и интеллектуалов шансов выжить меньше, чем у грубых и жестоких. Так и объясняется то, что из 13 немецких «сталинградцев» в лагере ни один из них не принадлежал к интеллигенции. Соответственно, мы имеем дело с тем видом людей, которые находят средства сохранения собственной жизни в любой обстановке, не испытывая при этом чувств типа стыда и тогда, когда эти средства явно применяются за счет более или менее такого же сострадальца. Воля сохранить собственную жизнь, как выходит из вышесказанного, прорывала даже эмоциональный барьер к каннибализму.

Как в такой обстановке верить в доброго Бога? Не чувствую я себя хорошо в обществе этой небольшой группы немцев. С одной стороны, им нравится видеть наш страх, с которым слушаем их рассказы о пережитом, а с другой стороны — осторожничают, боятся тесного контакта с нами. Мы, летчики, остались для них чужими. И с румынами общение тоже на нуле.

Большое влияние на мое умственно-душевное состояние оказал политработник лагеря — лейтенант Мейер. С удивлением я услышал его обращение ко мне на чистом немецком языке. Нет сомнения, что он вырос в Германии. Манера обращения свидетельствует о высоком уровне образования и интеллекта. Первые, будто случайные, беседы состоялись на темы, далекие от политики. Обсуждали вопросы философии, которыми я увлекался до вступления в ВВС. Он всегда интересно формулирует, приводит интересные доводы и аргументы. Мне приятно спорить с ним. После работы и ужина вечером сидим с ним на скамейке, что у самого берега Волги, и беседуем, как старые знакомые. Мысли не покидают меня даже во время работы в поле, пытаюсь определить свою позицию в споре и подготовить новые аргументы.

Уже привычные вечерние беседы на некоторое время прерываются — я получил солнечный удар. Работая в поле, я упал без сознания. Меня перенесли в лагерь, где я познакомился с молодой женщиной — врачом лагеря. Она разместила меня в медпункте и очень заботилась о моем здоровье. Какими лекарствами и средствами она меня лечила — забыл. Помнится, что лежал я один в небольшом помещении, и товарищи приносили мне положенное питание не без надежды на то, что больной не захочет есть. Так часто и случалось.

Нередко врач приходила ко мне и пыталась побеседовать со мной. Ее знания английского и немецкого были плачевные, то есть коммуникация между нами протекала на довольно низком по содержанию уровне. Уровень мог подниматься только в присутствии политрука Мейера, а это, как мне показалось, отнюдь не нравилось Тамаре Николаевне, как ее звали. Слишком уж Мейер определял тему разговора по своим соображениям, которые, казалось, не соответствовали желаниям женщины.

Поправился я быстро, и дежурный требовал выхода на работу. Это происходило в присутствии Мейера и Багровой Т. Н. — а они на это согласия не дали: «Нам в лагере нужен санитар. Есть ли у вас хотя бы малейшее медицинское образование?» «Конечно, есть!» — я отвечаю с полной уверенностью, так как моя мать в родной деревне проводила курсы по первой медицинской помощи, а я часто помогал ей демонстрировать разные приемы.

Так я стал санитаром и продолжал спать в медпункте. Так началась моя карьера помощника врача. Я знал, что среди «старого» состава есть военный санитар, более подготовленный, и почему выбрали меня, тогда я не знал. А причины, как оказалось впоследствии, были у обоих опекунов разные. На этом месте прерываю хронологию событий, чтобы рассказать предварительно о другом.

Лагерь от Астрахани в 20 км, а самая близкая поликлиника — в городе. Она обслуживала астраханских жителей и население пригородных объектов. Для обслуживания немецких пленных в лагере пришлось выделять медперсонал, в то время как из-за нехватки врачей на фронте погибали свои раненые без медицинской помощи. Нередко в медпункт лагеря приходили граждане из деревни Табола с просьбой о лечении. Я участвовал в таких приемах, а позднее оказывал лечебную помощь и в отсутствие врача.

Визиты Мейера участились. Нагрузка санитара была невелика. Пока бригады работали надо, было помыть пол, вычистить посуду, держать порядок в медпункте и ухаживать за больными, если они есть. Свободного времени для бесед было много. Тематика все больше смещалась к политическим идеологиям, что не очень-то мне нравилось. Почему? Потому что на этом паркете Мейер мог танцевать намного лучше меня. Противопоставлялись идеология нацистского государства и исторический и диалектический материализм. Мейер, как позже узнал, был педагог и в совершенстве мог манипулировать приемами убеждения ученика. Сравнительно быстро я понял, что «учение» Гитлера ограничивалось беспредельным национализмом, переоценкой достоинств человека германской расы и недооценкой любых других народов, агрессивностью, претензией немцев на колонии и оккупацию стран восточных соседей.