Невидимая смерть - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Федоровский cтр.№ 11

После Кронштадтского мятежа и прокатившихся по стране крестьянских волнений, разоренных продразверсткой, X съезд партии принял программу новой экономической политики. Разверстку заменили налогом. Крестьяне стали больше сеять, продавать излишки, не опасаясь конфискаций. Появились мелкие частные предприятия, иностранные фирмы на концессионных началах получили право брать в аренду заводы, рудники, прииски. В промышленности вводился принцип хозрасчета и самоокупаемости. НЭП сорвал путы военного коммунизма, которыми были перетянуты кровеносные сосуды государства. Задымили трубы заводов, в свободной продаже появились хлеб, мясо, овощи… Стали продавать и водку, отмененную царем в начале мировой войны. Правда, она имела половину принятой крепости – была двадцатиградусной. Ее тут же окрестили «рыковкой», поминая таким способом имя заместителя председателя Совнаркома Рыкова, тот подписывал указ о введении государственной монополии на водку, и сам не чурался рюмки.

Наталья Алексеевна, привыкшая к миллионам ничего не стоивших дензнаков, приятно удивилась, когда Георгий Иосифович принес жалованье в новых червонцах. На них можно было купить все, что тлелось в магазинах и на рынке.

«Ах ты, бедняжка!» – подумал он, с нежностью взглянув на исхудавшую красавицу жену.

Раньше деньги выпускали все – советская власть, белые генералы, города, заводы, управы. Даже Юденич перед походом на Петроград приказал отпечатать свои знаки. Позднее эстонские кондитеры приспособили их вместо конфетных оберток. В Гражданскую войну бумажки с гербами потеряли цену. Им полагалось отмереть, поскольку чудо коммунизма мерещилось завтра-послезавтра. Теперь железная логика экономики продиктовала свои условия и вынудила провести денежную реформу.

Ростовский служил в Военно-инженерной академии. Позднее ее назвали именем Куйбышева. Удивительно, но все беды и страдания, потрясавшие страну и миллионы ее граждан, внешне как бы не задели его. Он читал лекции, вел ценную и сложную исследовательскую работу, погружаясь в нее целиком и безраздельно. Но рядом с ним жила хрупкая, мятущаяся душа – Наталья Алексеевна. Она работала в Госиздате. Дочь одного из умнейших передовых профессоров Московского университета Алексея Захаровича Бородина, воспитанная на мечтах о свободе и братстве, попросту не выносила насилия диктатуры, чей хлыст особенно больно бил по интеллигенции. Не выдержал же однажды Виктор Шкловский, воскликнув: «Искусство должно двигаться органически, а его регулируют, как поезд!» Жаловался и старый писатель Вересаев: «Общий стон стоит по всему фронту современной русской литературы. Мы не можем быть сами собой. Нашу художественную совесть все время насилуют. Наше творчество все больше становится двухэтажным – одно мы пишем для себя, другое – для печати». Даже лихой комсомольский поэт Александр Жаров ворчал: «Грозя отметкой в партбилете, петь грустных песен не дают». Ленинградский писатель Евгений Замятин доказывал, что настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари и скептики.

Георгий Иосифович стал замечать у жены симптомы надвигающейся болезни. Сначала они проявлялись в тревоге, бессоннице, головных болях, потом – в безудержном страхе. Телефонный звонок, колокольчик на дверях, гудок автомобиля, скрежет трамвая на улице повергали Наталью Алексеевну в панику. Она боялась оставаться одна. Часто, казалось бы без видимых причин, плакала. Ей все время хотелось куда-то скрыться, забиться в угол, чтобы никого не видеть и не слышать. Ростовский прибег к проверенным средствам – валерьянке, морфию, понтапону, однако эти лекарства помогали ненадолго. Внешних раздражителей оказывалось больше, и били они по нервам намного сильней обезболивающих и успокаивающих средств.

13 июня 1937 года «Правда» напечатала приказ Ворошилова. В нем сообщалось об аресте группы высших военачальников, признавшихся в предательстве и расстрелянных по приговору военного суда. Георгий Иосифович почти физически ощутил, как под ногами колыхнулась почва, приблизились раскаты кровавого грома. Он не чувствовал за собой никакой вины, как не могли в чем-то обвинить Наталью Алексеевну – тихую редакторшу художественного издательства. Участились аресты в армейской среде. Он пытался хранить спокойствие, а она металась, куда-то рвалась, билась в истерике. Здоровье ее ухудшалось катастрофически. Чтобы не тревожить своими страхами мужа, она захотела переселиться на кухню, но Георгий Иосифович запретил ей делать это. Она закрывала все форточки, одеялами завешивала окна, однако ночные звуки терзали обострившийся слух. С улицы доносились приглушенный рокот «эмок», возня, беспомощные вскрики, хлопки закрываемых дверок.

Однажды очнулась ото сна в холодном ознобе. В короткой июльской ночи осторожно, точно крадучись, прошелестел шинами легковой автомобиль. Лязгнула дверца. Раздался скрип сапог. «Это за ним!» – Наталья Алексеевна почувствовала, как зашлось сердце. Но постучали в соседнее парадное… И тут исстрадавшаяся душа не вынесла. Наталья Алексеевна тихо поднялась, надела любимое платье, на тумбочке оставила записку: «Милый Георгий Александрович, прости…»

Трамваи еще не ходили. Улицы были пусты и мертвы. Ни в одном окне не горел свет. Лишь изредка с притушенными фарами проносились черные лимузины и фургоны-полуторки. Татям из органов в эти часы хватало работы. По Софийской набережной она прошла к Каменному мосту, остановилась на смотровой площадке. Кроваво пылали в темном небе рубиновые звезды. Розовел восток. Из темно-синего мрака медленно выявлялись золотые купола соборов и колокольня Ивана Грозного. Плоским желтым фасадом, подсвеченным сонными фонарями, выступала громада Большого Кремлевского дворца.

Ей показалось, что она очутилась на Луне в той стороне, которую никто не видит с Земли. А когда рассветет, когда ее уже не будет, Луна повернется к людям привычным боком. Из репродукторов понесутся бодрые песни. Загудит всем знакомый бас: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» Снова и снова в кинотеатрах станут показывать находчивых «Веселых ребят», «Чапаева», «Волгу-Волгу». Призывную перекличку устроят заводы. Торопливые москвичи заполнят метро, автобусы, трамваи. По умытым улицам потечет деятельная толпа, свято верящая в дарованное счастье бороться и побеждать. Промчится день, упадут сумерки, и Луна опять развернется обратной стороной.

Наталья Алексеевна навалилась на гранитную глыбу парапета, подтянулась на локтях, пришлась животом к холодному камню. Тело уравновесилось на грани между жизнью и смертью. Оставалось мгновение, когда можно было выбрать жизнь. Но в вечном страхе жить не хотелось. Невесомая, точно бабочка, она скользнула вниз и бесшумно ушла в воду. За века веков Москва-река приняла столько людей, что перестала удивляться…

Георгий Иосифович похоронил жену молча. Делиться бедой было не с кем. Отцы боялись детей, сосед – соседа, друг – своего друга. Торжествовала нечисть. Выплеснувшись с самого дна, опьянев от крови, она скоро стала жрать себе подобных. В разгуле насилия, тупой преданности ханжества и лжи Ростовский уцелел чисто случайно. Возможно, потому, что от природы был сдержан и учтив, не имел явных врагов, не занимал такого места, на которое мог бы позариться другой. А скорее всего, он просто не попал в тот гениально вычисленный вождем процент «вредителей», который неизбежно возрастал по мере успехов социализма.