Житков бросился было разнимать дерущихся, но Витема схватил его за руку, и Житкова поразила легкость, с какой новый знакомый погасил инерцию его броска. Восемьдесят килограммов, которые весил Житков, были остановлены в прыжке так, как можно остановить анемичное движение какой-нибудь ветхой старушки.
— В лучшем случае вы перепачкаетесь с ног до головы, — спокойно сказал капитан Житкову.
Из груды тел послышался вопль о помощи.
— Вот если у вас есть фонарь, он не был бы здесь лишним, — сказал Витема.
Житков достал карманный фонарь, и Витема одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее их от дерущихся. В его руке блеснул кастет.
Направив луч света на место потасовки, Житков увидел, что все уже кончено. Витема нанес кому-то несколько ударов кастетом и поднял с мостовой человека. Родная мать вряд ли узнала бы в нем того, кто недавно заглядывал в бар.
Витема спокойно вглядывался в раздутое, изуродованное лицо, выхваченное лучом фонарика из окружающей тьмы. Затем пальцы капитана разжались. Избитый упал на мостовую. Его голова глухо стукнулась о камни.
Витема вытер платком выпачканную кровью руку и, скомкав платок, брезгливо пропихнул его ногой в решетку канализационного стока.
Видя, что Житков все еще медлит, он сказал:
— Пошли, друг мой! Они придут в себя — и все начнется сначала. Не станем ввязываться.
— Но его же убьют!
— Даже наверное, — просто сказал Витема. — Но если вы тут застрянете — достанется и вам.
— Вы его знаете? — спросил Житков и, не получив ответа, сказал: — Нам ничего не стоило бы дотащить его до полицейского поста.
Но Витема и на этот раз не дал себе труда ответить и вернулся к разговору, прерванному происшествием…
Скажи мне, кто твои друзья…
Житков часто виделся с Витемой. Его влекло к капитану какое-то неясное тревожное любопытство. Он не знал, действует ли Витема сознательно, дразня его смутными намеками на то, что имеет отношение к научной деятельности Найденова, или же это простое совпадение. Но ясно было одно: Витема владел открытием, способным во многом изменить современные представления о воздушной и подводной войне. Это открытие имело что-то общее с вопросами, над разрешением которых работали Найденов и сам Житков. А раз так, то в условиях западного мира открытие могло попасть в чьи угодно руки. Достижениями науки там владеет тот, кто больше платит.
Житков содрогался при мысли, что подобная тайна может стать достоянием темных сил, которые направят это открытие далеко не на пользу человечества. Внутренний мир Витемы не был ясен Житкову. Он ничего не знал о политических взглядах своего нового знакомого, и даже его подданство представлялось загадкой: голландский паспорт мог оказаться только ширмой, тем более что и паспорт там купить немногим сложнее, чем все остальное.
Стремление разгадать Витему овладело Житковым. Но поистине виртуозной была ловкость, с которой капитан ускользал от сколько-нибудь откровенного разговора.
Нет, он безусловно не был ученым. Его осведомленность в физике не выходила за рамки знаний хорошо образованного моряка. Но в таком случае тем более странно, что Витеме удалось решить хотя бы часть задачи, не дававшейся столь изощренному экспериментатору, как Найденов, столь крупному ученому, как старик Бураго.
Преследуя поставленную перед собою цель, Житков всячески старался сблизиться с Витемой. Несколько раз он намекал на то, что хотел бы посетить «Марту», посмотреть, как Витема живет. Но капитан либо вовсе пропускал это мимо ушей, либо шутливо парировал.
— Самая обыкновенная парусная коробка, каких вы, наверно, видели сотни, — говорил он. — Что же касается общества, в котором проходит моя жизнь на борту, то, право, мне гораздо приятней не вспоминать о нем.
Удивительным было и то, что, хотя каждый второй человек в порту знал Витему, Житков не нашел никого, кто побывал бы в качестве гостя на его «Марте». И ни один агент-вербовщик не мог похвастаться тем, что поставил Витеме матроса.
Одно было всем хорошо известно: на «Марте» царила железная дисциплина. Некоторые сравнивали ее с дисциплиной военного судна самых жестоких времен парусного флота.
По самой природе своей матрос говорлив. Он любит порассказать о своем житье-бытье, любит перемыть кости офицерам. Но люди с «Марты» в этом отношения мало походили на других моряков. Они ни с кем не заводили знакомств и даже пьянствовали только в своей компании. Ни одна портовая девица не теряла времени на то, чтобы залучить к себе гостя с «Марты». Ни «Солнце Таити», ни ласковые взгляды мадам ван Поортен не могли их расшевелить. Они либо оставались молчаливыми, как истуканы, либо же говорили о чем угодно, только не о своем судне и капитане. Впрочем, случаи завязать знакомство с моряками «Марты» выпадали редко: они почти не появлялись на берегу.
Ходили робкие слухи, что «Марта» — настоящая плавучая тюрьма. Но никто не мог объяснить, откуда они шли, и была ли в них хоть тень правды.
Один только раз Житков встретил человека, способного сообщить ему кое-какие сведения о прошлом Витемы. Это был сторож Морского музея — коренастый человек с багрово-бурым от загара лицом, широкими плечами и длинными, как у гориллы, руками. Шею старика всегда, независимо от погоды, стягивал шерстяной шарф, скрученный в тугой жгут. И не было, кажется, такой минуты, когда сторожа можно было увидеть без коротенькой прокуренной трубочки, одной из тех, какие так любят старые матросы, потому что их удобно прятать от ветра в кулаке.
Звали сторожа Мейнеш, Юстус Мейнеш. На вид ему было… Впрочем, Житков так и не мог ответить себе на вопрос, сколько же лет Мейнешу? Может быть, сорок? А может быть, и все шестьдесят? Морщины на бурой коже его лица с одинаковым успехом могли свидетельствовать и о солидном возрасте, и о том, что человека этого немало обдували соленые ветры многих морей. Принято почему-то думать, будто моря сохраняют морякам свежесть лица. Но так бывает только в романах. В действительности же соленый морской ветер не только крепко дубит кожу, но и жестоко бороздит ее.
Мейнеш оказался единственным человеком из служивших когда-либо под командой капитана Витемы, которого Житкову удалось отыскать на берегу.
Житков принялся осторожно «обхаживать» Мейнеша. Чуть ли не каждый день он посещал музей, но вместо того, чтобы разглядывать реликвии моря, присаживался на скамейку у ворот, вытаскивал кисет и принимался старательно набивать трубку. Сторож молча наблюдал за ним. Житков протягивал ему кисет. Мейнеш так же молча набивал свою трубочку. Приложив в знак благодарности к облупившемуся козырьку два пальца, он подносил Житкову горящую спичку.
Все это повторялось изо дня в день, пока наконец Житкову не показалось, что знакомство продвинулось достаточно. То, что за все это время они едва обменялись десятью словами, не имело, по мнению Житкова, особого значения.
И в знак возникшей дружбы, по старому обычаю моряков, Житков предложил однажды сторожу обменяться трубками.