Война затишья не любит - читать онлайн книгу. Автор: Алескендер Рамазанов cтр.№ 4

…Изломанный безжалостными ударами взрывной волны, посеченный осколками, афганский резевист Хайр-Мамад уползал подальше в камыши от проклятого места, на которое обрушил свой гнев Аллах. Руки превратились в сплошную рану – смерть преследовала его. Что было лучше: погибнуть сразу, как остальные стоявшие у грузовика, или мучаться здесь, в ледяной болотной жиже, еще несколько дней, а потом все одно… Повинуясь звериному чутью, он выполз на сухое место, локтями пригнул желтый тростник и с трудом достал медный коробок «Зиппо». Стоя на коленях, полами шинели Хайр-Мамад охватил тощий костерок, пытаясь согреться. Прозвучавший над головой окрик «Дриш!» показался ему мороком, но, подняв голову, он увидел черный зрачок автомата Калашникова.

– Я не могу стоять, сахиб. Не убивай… – попытался сказать Хайр-Мамад человеку в меховой шапке и толстой пятнистой куртке, но дыхание пресеклось, и бедный афганский резевист повалился грудью на тлеющие тростинки.

Цыган Алешка Астманов не любил. Не вообще к ромалам испытывал неприязнь, а к тем приставучим теткам, что «дай, золотой, я тебе погадаю». Что-то было в них тревожное, проникающее в душу, в такие тайники, куда и самому лезть стыдно. Как-то, еще в восьмом классе, болтаясь по городскому саду Порт-Ветровска, Алешка и его закадычный дружок Вовка Данилов попали в кольцо таких вот жриц судьбы. Алешка напрягся, руки в карманы, взгляд в сторону и вверх, но дружок уговорил. Прямо зуд какой-то у Вовки был, чтобы обоим погадали. Вынул Алешка из кармана левую руку, не намеренно, просто был левшой. А цыганка посмотрела-посмотрела да и выдала, что и жизнь будет тяжелой, и любовь радости не принесет, и судьба бросать будет в разные края. И серьезно так говорила, да все в глаза посматривала. Алешка обиделся, руку вырвал и мысленно послал гадалку туда, откуда она на свет появилась. Вовкина очередь настала. Алешка же хоть и отошел подальше от цыганки, но слышал: «Женишься ты скоро, дорогой, жена красивая будет, счастье тебе будет, но есть у тебя враг тайный. Моложе тебя, волос у него русый, глаза серые, примета у него есть…» – И стала цыганка на ухо Вовке шептать, да на Алешку опять пару раз зыркнула. Отыгралась стерва, Алешкин портрет выдала: и волосы были русые, и глаза серые, и примета – левша. Вовка цыганке трояк сунул – по тем временам хорошие деньги, если пачка болгарских сигарет с фильтром тридцать пять копеек стоила. Но у Вовки деньги водились. Отчим его любил, деловой мужик, прораб.

Дело, конечно, давнее, середина шестидесятых, только после этого гадания разладилась дружба у ребят. Сама собой, без видимых причин. Вовка и впрямь через два года женился, только восемнадцать исполнилось, и жена: девочка – конфетка, из парфюмерного магазина. А судьба? Так если она есть, то не переделать, а если нет, то и спросу нет.

Ну, скажите на милость, что путного выйдет из детины, оставленного на второй год в девятом классе? По одной простой причине: делает только то, что ему нравится. Литература – «отлично», в знаках препинания и частях речи – ни в зуб ногой. Штангист-перворазрядник, рекордсмен республики среди юношей, а нет более заклятого врага у Алешки, чем учитель физкультуры. С химией – просто смех! Думали, что издевается: все изложит не по школьному курсу, любую лабораторную с закрытыми глазами выполнит, а простейшей задачки не решит. С физикой – аналогично. Может быть, всему виной математика? Ее Алешка и на двойку не знал. С языком – песня без слов! «Фауста» в оригинале осилил, а в школе по немецкому переэкзаменовка. Учительниц, задерганных жизнью, рано обабившихся, такое «антипедагогическое явление» немало раздражало. Да тут еще «морда лица» свою роль сыграла: Алешка голову всегда держал чуть откинутой назад, а глаза в прищуре. «Он у вас высокомерный», – подвели черту педагоги, тем намекнув матери, что в десятый класс Алешке не переползти. Впрочем, дурь из него выколотили родственники отца, умершего еще в раннем Алешкином детстве. Суровые черные горцы нагрянули ночью, дали два часа на сборы – и на грузовике за Дербент. В глухом ауле Алешка и окончил десятый, в то время выпускной класс. А дальше – веселее. Вдруг поступил на ветеринарный факультет. Вдруг через полгода бросил институт. Поработал в рыбном порту грузчиком, а там и армия. Присягал Родине Алешка на краю пустыни Кызылкум, в песках за Красноводском под Боевым Знаменем 4-й радиотехнической бригады Бакинского округа ПВО. Служил, как все. На «ключе» не потянул, но радиомехаником на передающем центре стал неплохим и даже вырос за год до начальника смены.

Был один пунктик у парня: где и когда было можно, с азиатами общался – языки учил. С Хамидовым – таджикский, с ефрейтором Гулалиевым – туркменский, с Джалаловым – узбекский. И к концу первого года службы на русском с ними уже не разговаривал. А тем – бальзам на сердце, пусть и укатывались вначале от его произношения. А тут еще выпала Алешке новая служба, позволявшая почти бесконтрольно, на совесть, разумеется, вояжировать по Средней Азии. Вот как это было.

Решил Алешка связать судьбу с армией, подал рапорт в военно-политическое училище и по принадлежности к виду войск попал в военно-политическое училище войск ПВО страны. Что-то там не заладилось, и на стадии отбора его к экзаменам не допустили. А возвращаясь в часть, обнаружил Алешка пропажу продовольственного аттестата. Начальник штаба бригады, коему совершенно случайно под горячую руку попался горе-ефрейтор, объявил Алешке десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Но политотдел рассудил иначе: предложил ефрейтору Астманову послужить на должности инструктора по комсомольской работе. Начальник штаба публично матюгнулся, мол, я его на «губу», а они в штаб бригады! Дело в том, что в неполные двадцать лет Алешка стал членом коммунистической партии, а «коммунист в казарме» по тем временам явление было редкое и политотделом любовно взращиваемое. Нельзя молодого коммуниста на «губу»! К тому же аттестат прислали по военной почте.

Должность инструктора позволяла месяцами кататься по периферийным батальонам, отдельным радиолокационным ротам от Туркмении до Памира, в пограничной полосе с Ираном и Афганистаном. Вот тут уж было чем утолить «этнографическую» жажду. В политотделе махнули рукой – «ходок»! За страсть к поездкам в эти гиблые места Алешка расплачивался то пендинской язвой – кожным лейшманиозом, то малярией, было дело, желтуху на ногах перенес. Но свои обязанности выполнял исправно.

Слаще банджа в кальяне моем

Запах кожи твоей, Нигора.

Вот спадают одежды, и черные косы до пят

Слаще меда Кашгара в кальяне моем, Нигора…

– Вот, эти стишата я нашел на КП, у рядовой Старцовой, планшетистки. Автор известен, смотрите: Астманов. То, что они по пескам вечером прогуливаются, – это мне известно. А бандж, между прочим, опиум! Я у него потребовал все подобные творения, так он, нахал, сказал, что после окончательной редакции даст почитать. А вчера на вечерней прогулке ваш инструктор подбил писарей петь «Интернационал», между прочим, – язвительным тоном доложил начальнику политотдела полковнику Митарову замполит «придворного» батальона управления, в списках которого числился старший сержант Астманов. Митаров поднял на «комиссара» карие раскосые глаза и задумчиво спросил: