Угол комнаты занимали два мягких кожаных кресла. Единственное окно, задернутое габардиновыми шторами, выходило во двор. В книжном шкафу, кроме «Кавказского календаря», лежали стопки разномастных журналов. Тут же имелось отделение для посуды. Клим Пантелеевич открыл дверцу: внутри стояла откупоренная, но совершенно полная бутылка «Шустова». Кроме коньяка, других напитков не было. Хрустальные фужеры, несколько водочных рюмок, нераспечатанная плитка шоколада «Эйнем» и порезанный, слегка заветренный лимон на блюдце с упокоившейся в жидком сахаре мухой.
Внимание Ардашева переключилось на вделанный в стену английский сейф с надписью «Theodor Kromer». На дверце белела наклеенная бумажка с чьей-то росписью.
— А что там? — поинтересовался присяжный поверенный.
— Так, ничего интересного. А впрочем, сами полюбопытствуйте.
Поляничко сорвал печать и опустил вниз рычаг. Удерживая его, он установил каждый из трех переключателей на определенную цифру, — раздалась короткая металлическая мелодия, и дверца отворилась.
Обернувшись к Ардашеву, сыщик сказал:
— Код сейфа знал только Тер-Погосян. После его самоубийства пришлось искать Федьку-кассира. Слава богу, он недавно остепенился и завел семью. Но прежнее ремесло этот скачок не забыл. Не поверите: пользовался медицинской трубкой, которой доктора легкие слушают. И пяти минут не прошло, как этот заграничный ящик сдался. А я всегда говорил: русские воры — лучшие в мире.
Внутри оказалось несколько кусков кристаллообразной породы красновато-оранжевого цвета. Ни денег, ни долговых бумаг не было.
— Никакой ценности эти камни не представляют. Ювелир это подтвердил. А к Тер-Погосяну разный народ шастал. У него, кроме этого товарищества, осталось еще несколько. Ну, найдут люди в горах кусок слюды — алмаз мерещится. Вот и слетались к нему все кто ни попадя, чтобы за хорошие деньги открыть тайну какого-нибудь малопонятного месторождения. Сам-то Давид в этом деле не смыслил и вечно к Кампусу за разъяснениями обращался. А он инженер опытный. Ему бражку за квас не выдашь. Обман вмиг раскусит.
— Стало быть, покойный не только поисками нефти промышлял?
— Да нет, конечно. У него имелся большой пай в «Товариществе кавказских недр» и в «Товариществе кавказских железнодорожных сообщений».
— А не позволите мне на время кусок этой породы? Хочу точно установить, что это такое. Через два-три дня непременно верну.
Поляничко пожал плечами:
— Надо так надо.
— А вы, помнится, говорили мне, что здесь лежали патроны в пачке и несколько штук россыпью. Было бы неплохо на них взглянуть.
Ефим Андреевич извлек из кармана маленький ключик, вставил в едва заметное отверстие, повернул дважды, и вверху открылось небольшое отделение.
— Пожалуйста.
Пользуясь лупой, адвокат стал рассматривать патроны.
Глядя на него, сыщик вымолвил с легкой усмешкой:
— Я, конечно, понимаю, что эта газетенка всерьез подпортила вам нервы, но, может, вам просто махнуть рукой на них, а? Вы же лучше меня знаете, что с писаками связываться — себе дороже! Чем быстрее все забудут про Тер-Погосяна, тем лучше. Перебесятся и угомонятся. Ну что вы, Клим Пантелеевич, силитесь здесь отыскать? Только зря время тратите.
— Вы слишком хорошо обо мне думаете, — улыбнувшись, ответил Ардашев. — На самом деле мною правит корысть. Я нахожусь здесь исключительно в силу того, что сожительница покойного — Милада Яновна Заоблачная — теперь моя доверительница. Она обратилась ко мне с тем, что бы я опроверг расхожее мнение о кончине Тер-Погосяна, то есть доказал, что либо суицида вообще не было (следственно, было предумышленное смертоубийство), либо покойный нажал на спусковой крючок, находясь в состоянии сильного душевного волнения и не отдавал отчета своим действиям. В противном случае самоубийство лишает ее права на духовную.
— Да-с… — Поляничко покрутил ус. — Туго вам придется. Тут ведь даже бурсаку-первогодку ясно: убийством не пахнет.
— Однако странности имеются. Роковой выстрел прозвучал в пятницу, тринадцатого. А всего за несколько дней до того, в понедельник, Тер-Погосян неожиданно отправился к нотариусу и составил завещание. Он не мог не знать, что в случае самоубийства духовная аннулируется. Нотариус в обязательном порядке сообщает об этом каждому завещателю. Так что нелогично получается.
— Может статься, вы и правы. Но только если в здравом рассудке находиться. А буде взбредет в голову дурь, в глазах помутнеет — такого накуролесить можно, что о-го-го! Примером сказать, лет семь назад весь город скорбел. Купчишка один, с Воробьевки, ревнивый был, как чеченец. Это и понятно: супружница чуть не вдвое моложе, и красавица, и хохотушка, каких свет не видывал! Ее все бабы любили. А сам-то он виду был неказистого: рябоват, да и выпить любил, хоть и не злоупотреблял — разве что после удачного торга мог с дружками в трактире засидеться.
Уехал он как-то на ярмарку в Нижний. Барышей там огреб на несколько тысяч и через неделю, немало довольный, возвратился. На вокзале встретил знакомого. Выпили в ресторации, посидели, поговорили. Стемнело. А приятель разыграть его решил. Вот, говорит, пока ты там по волжским базарам шастал, Катька твоя с заезжим торгашом спуталась. Ты поторопись — как раз их в люльке и застанешь. Этот дурень так рассвирепел, что извозчика с пролетки сбросил и сам до дома экипаж погнал. Первым делом он забежал в сарай, схватил топор и к окну приник. А дело было осенью — дни стояли теплые, и только ночью холодом веяло. Многие спали с открытыми форточками, но укрывались по-зимнему. Смотрит ревнивец и видит: спит его супружница, а рядом с ней, из-под единого оделяла, чужая, третья пятка свисает. Вот тут дьявол и вселился в него. Запрыгнул он в окно и давай кромсать топором и жену, и хахаля ее. Те даже проснуться не успели. Только потом выяснилось, что никакой это был не любовник, а приехала к дочери ее мать — теща, стало быть. Бабы весь вечер капусту рубили, солили да по кадкам раскладывали. Умаялись, бедные, и спать легли пораньше. А убивец-то этот, когда понял, что натворил, пошел на верную смерть: на стражника бросился в городской тюрьме… ну и поймал кусок свинца в живот. Умер в муках. Да-с… А вы говорите, «нелогично получается».
Присяжный поверенный тем временем подошел к столу, макнул перо в хрустальную чернильницу и вывел на чистом листе одно-единственное слово: «самоубийство». Потом посмотрел на Ефима Андреевича и заметил:
— А я недаром спрашивал вас про чернила. Здесь — синие, а подпись выполнена черными.
— Разумею, Клим Пантелеевич, куда вы угол-то заворачиваете. Но нет, и здесь вы ошибаетесь. Я об этом справлялся у его секретаря. Зовут его — Лиса Петр Петрович. Кстати, премилый человек, правда, глазки бегают и щеки горят, будто кур воровал. — Поляничко усмехнулся в усы, одобрив собственный экспромт. — Он объяснил, что синими чернилами хозяин подписывал текущие малозначимые бумаги. И только для самых важных документов пользовался вечным пером с черными. Мы нашли его здесь. — Он выдвинул ящик и протянул паркеровский «Black Giant».