Что было - то было. На бомбардировщике сквозь зенитный огонь - читать онлайн книгу. Автор: Василий Решетников cтр.№ 80

На мою команду жалко было смотреть: ребята нервничают, уговаривают тоже погрузиться на поезд, а вернуться сюда в начале января, когда упростится погода. Но машины приняты, и от них — ни на шаг.

На аэродромных стоянках, рядом с нашими, готовыми к перелету кораблями, запруживались последние клочки заводского двора новенькой, еще не нюхавшей воздуха, очередной продукцией. Заводское начальство в панике: если до Нового года ее не удастся поднять, в годовой план (таковы министерские правила) она засчитана не будет, и это обернется для завода немалыми материальными потерями.

Но наши печали катились в стороне от заводских треволнений. Куда драматичнее в глазах экипажей виделась перспектива встречи Нового года здесь, в заводском общежитии.

И вдруг 30 декабря — неожиданная новость: завтра, в последний день года, синоптики дают кратковременное рассеивание тумана, но к вечеру — снова наплыв, и надолго.

Ребята с тревогой смотрят на меня, а я уже знаю — директор не дает ни одной печки. Я снова бегу к нему и не отлипаю, прошу и почти умоляю выделить для нас хотя бы половину комплекта печей, но он об этом и слышать не хочет: наши машины его не беспокоят, поскольку сданы и за заводом не числятся. Предлагаю новый вариант — подогрев с ночи. Правда, это сопряжено с дополнительной оплатой аэродромных рабочих, но ведь случай тут особый, не грех и раскошелиться. Бесполезно! Директор — мрачноватый человек, уже немолодой полковник — свирепеет, рычит и старается вытолкать меня из кабинета, переполненного по случаю предстоящего летного дня заводским руководящим народом. Перехожу на резкости, но сдвинуть его не удается. От злости у меня рождается коварный план. Вечером в гостиничной комнате собираю командиров кораблей и бортинженеров. Объясняю ситуацию. На лицах — неутешная скорбь. И я понимаю, сейчас они ждут не объяснений, а поступка. В сравнении с ним всякие там авторитеты званий и должностей — ничто.

— Но есть, — говорю, — последний шанс. — (Замечаю оживление. Делаю паузу.) — Бортинженерам сейчас же, пока открыты стоянки, слить с самолетов по бутылке спирта и договориться с аэродромными рабочими, чтоб к утру все печи стояли под нашими самолетами.

В ту же ночь мои верные друзья с КП Дальней авиации выдали мне векселя фактически на свободу решений.

Еще до рассвета, как мы и условились, по всей трассе полета был дан «зеленый свет». Туман пока лежал, но метеорологи от прогнозов не отказывались. Подогревательные печи гремели под нашими моторами. Кто-то в темноте орал и отчаянно ругался, требуя перетащить подогреватели к заводским самолетам, но рабочие как оглохли.

Сценарий не имел проколов. Сумел ли директор облетать свою продукцию, я так и не знаю, но на первом, еще неверном просвете вся моя команда плотной цепочкой поднялась в воздух, благополучно домчала домой, пронеслась вслед за мною над самыми крышами городка и друг за другом пошла на посадку.

Что за дивный праздник был в нашем полку в ту новогоднюю ночь!

Вполне осознаю, да и тогда не раз окунался в сомнение насчет порядочности той, в сущности, купеческой выходки, но она лежала в рамках бытовой морали, и каких-либо душевных терзаний мне испытать не довелось.

Еще была зима, когда в дивизию вдруг прилетел командующий Дальней авиацией маршал П. Ф. Жигарев, сменивший на этом посту А. Е. Голованова. Сопровождаемый крупной свитой не столько московских, сколько армейских, корпусных и дивизионных начальников, маршал заглянул на аэродром, поколесил по гарнизону и назначил сбор руководящего состава с готовностью к докладам о положении дел. Что касается нашего полка, то эта миссия ложилась на Василия Ивановича, но неожиданно на совещание был вызван и я. При всех сучках и задоринах, за которые нетрудно было зацепиться, маршал слушал доклад Морозова молча. Все-таки были у нас и крупные козыри; полк не только всем составом пребывал в боеготовном состоянии для любых условий погоды и суток, но имел более высокую, чем у других, боевую выучку и летал без летных происшествий, что котировалось во все времена по наивысшим баллам. Однако ухо нужно было держать востро. Иной раз удачно доложить бывает куда важнее, чем обладать высокими успехами. И если удастся избежать накачки, а то и разноса, которыми по тогдашним правилам непременно заканчивали свои разборы уважающие себя начальники, считай, что тебе крупно повезло.

Василий Иванович, несмотря на свое комиссарское происхождение, был счастливо неспособен на многословие, и его доклад, простой, лаконичный и совершенно понятный, не вызвал у маршала желания искать в нем какие-либо погрешности.

Но неожиданно Жигарев поднял меня. Он подошел ко мне и задал два или три вопроса, в том числе и о прежней службе, из которых можно было понять, что обо мне ему кое-что известно. Никогда раньше мне не приходилось видеться с ним, хотя однажды довелось говорить по телефону. Дело было в начале лета, когда комдив Николай Иванович, отправляя меня во главе трех или четырех экипажей в первую командировку за новыми машинами на Куйбышевский завод, вкатал в полетные листы, оберегая нас, а более всего себя, от малейших летных неприятностей, такие несусветно перестраховочные ограничения условий полета, что сразу стало ясно — с ними мы не сможем даже проситься в воздух. Полет был рассчитан почти на безоблачную погоду от взлета до посадки. Уговорить Николая Ивановича хоть немного ужесточить летные условия мне не удалось. С тем я и улетел на завод, понадеясь на снисходительность, а более всего на слабую бдительность заводского начальства. Но обвести никого не удалось. Уже на принятых машинах нас с завода не выпускали. Стыдно было показывать полетный лист директору Белянскому, обнажая себя, согласно документу, слабым и ненадежным летчиком, но он меня понял, тут же вызвал по телефону «ВЧ» маршала Жигарева и, объяснив ему ситуацию, передал трубку мне. Командующий выслушал мой доклад и, на время остановив разговор, вызвал кого-то к себе, стал наводить справки. В конце заключил в трубку:

— Решение принимай сам. Прилетишь — доложишь. — И снова попросил Белянского.

— Вот это другой разговор! — широко улыбаясь и с подъемом в голосе, произнес Александр Александрович, когда связь была окончена. — Вот ты теперь и решай. Давай полетный лист!

Сославшись на имя командующего Дальней авиацией, Александр Александрович под мою диктовку выправил, да покруче, сажинские предписания и разрешил вылет.

Вряд ли маршал Жигарев помнил этот эпизод, но, видно, в памяти его что-то отложилось. Когда я закончил доклад, ответив на поставленные вопросы, он вдруг повернулся в сторону командующего воздушной армией Аладинского и, делая ударение на последнем слове, резко спросил:

— За что ты его снял?

Аладинский растерялся, долго собирался с мыслями и начал было издалека, но Жигарев в той же жесткой интонации повторил свой вопрос. До существа Аладинский так и не добрался. Сцена была гнетущей, и все, а тем более я, почувствовали себя неловко, но на этом диалог оборвался, и Жигарев перешел к другим делам.

Спустя недели две, а может, месяц Николай Иванович Сажин, Василий Иванович Морозов и я, по очереди, с интервалами, были вызваны в Москву. Сажина назначили командиром корпуса, Василий Иванович принял его дивизию, а я — этот же полк. Позже случилась перемена и в воздушной армии — туда пришел новый командующий.