Мстители двенадцатого года - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Гусев cтр.№ 8

Из темноты выступил Алексей. Придвинулся к костру.

— Картошечки не желаете, ваша светлость господин поручик? — старый гусар двинулся в сторону, давая Щербатову место у костра. — Или солдатской водочки с кашей?

— Благодарствуй, Онисим. Уже и чаю отпил, и водочки попробовал. Хочу на вас посмотреть — не пора ли костры гасить? Завтра нам верст сорок еще преодолеть надо.

— Прошагаем. Встречь врагу легко иттить. Отступать однова тяжко. Было такое — ровно собака за пятки цапает. Ты ей: «У!», а она тебе: «Гав!»

Посмеялись. Ровно так, с уважением к командиру.

Алексей раза два ковырнул липовой ложкой в котелке. Не столько из уважения к угощению, сколько проверить кашевара. Откинулся, заслонился ладонью от огня, всплеснувшегося было ярким языком напоследок.

— Ладно все, ребята, хороша каша, да однако спать пора.

— Поспать — это мы завсегда, — посмеялись. — И каши поесть не отложим до завтрева.

Алексей встал, потянулся, показывая, что тоже хочет спать, и пошел в отведенную ему избу.

— Сумрачный. — Старший гусар Онисим пошевелил веткой в затухающих углях. — Волох сказывал, невесту он оставил, страдает.

— Оно так, — пошевелился с бока на бок молодой гусар, — девку молодую очень болезно оставить. Да и сердце мрёть от ревности.

— Спать, однако, ребята. Заутро снова поход, а там, глядишь, — и в бой.

Улеглись у огня, укрылись попонами. Кто-то легко дышал, кто-то храпел, кто и вскрикивал, а судьба у каждого одна была — битва за Отечество, слава наяву и слава посмертная.

Луна высоко поднялась. Заглянула белым оком в крайнюю избу. Алексей сидел за столом, подперев ладонью голову. Смотрел на прислоненный к подсвечнику медальон. Несколько минут хорошо побыть с самим собой, со своей Мари, далекой, неясной и такой желанной.

Случилось так, что полк, еще не дойдя до армии, схватился с арьергардом французов, шедшим стороной от главного наступления. Неожиданно получилось. Встречь вдруг оказалась вражья батарея, ударила нежданно картечью. Строй, колонна смялись. Закричали раненые, истово заржали напуганные разрывами и тоже задетые картечными пулями лошади. Где понесли, где упали и забились меж оглоблями, взрывая копытами сухую землю.

— Поручик! Князь! — закричал командир полка, зажимая правой рукой левую руку. — Примите меры!

А какие меры? Алексей поднялся на стременах, выхватил из ножен саблю, взмахнув над головой чистым серебром, и выдохнул из всей груди:

— Эскадрон! За мной!

Неопытный, горячий, но подстегиваемый боевой доблестью предков, Алексей не бросил своих людей на орудия. Взял вправо, проскакал, почему-то зная, что за ним не отстанут, краем леска и краем поля, вылетел с фланга на батарею. Мельком оглянулся — вот и ладно, прямо из строя эскадрон развернулся в атаку.

Тут и пошло! Орудия французы, конечно, развернуть и навести, зарядить не успели. Прикрытия у них — всего-то взвод кирасир. Он бросился было навстречь, но тут же был смят бешеным напором. Орудийную прислугу частью порубили, частью она побросала тесаки и ретиво задрала над головой руки.

Алексей скакал впереди. Азартно и послушно нес его резвый Шермак, разметав гриву, бросая за собой сухие комья земли и выдранную копытами скудную траву, повядшую в ожидании неизбежной осени.

Неожиданно корнет Буслаев, распахнув глаза, разинув в отважном восторге рот, обогнал его и направил коня на ближайшее орудие. Канонир его поднял над головой для удара тяжелый банник. Лошадь Буслаева, правильно повинуясь, взяла чуть влево, над головой корнета сверкнул его сабельный клинок и… полоснул вместо француза правое ухо коня. Тот по-собачьи взвизгнул от боли, припал на передние ноги. Корнет кувыркнулся, вылетел из седла, выронил саблю с лопнувшим темляком, лягушкой растянулся на земле. Над ним взвился банник и рухнул вниз.

Алексей успел отразить этот удар и, сделав саблей сверкающий над головой полукруг, обрушил ее на голову канонира.

Той короткой порой обслугу, прикрытие смяли, разметали, пушки опрокинули. Полк, не разворачиваясь в атаку, двинулся вперед.

— Молодцом, поручик! — крикнул Алексею бледный полковник.

Дальше полк тянулся без препятствий. Перешел вброд мелкую речушку, где задержали его жадно потянувшиеся к воде лошади, поднялся на взгорок; тут объявили приказ на отдых.

Вечером, ближе к ночи, сидели у огня, беззлобно посмеивались над корнетом. Уже прикидывали прозвать его меж собой Безухим.

Однако старый гусар Онисим сказал свое слово:

— Вот оно как получается, братцы. Смеху тут не должно быть. Его благородие корнет смело себя показал — сабля супротив банника слабое оружие. А что про ухо — частое дело в бою. У меня, по молодым годам, еще чуднее было. От верной погибели своя оплошность спасла.

— Это как же, дяденька Онисим?

Костер трещал, бросал искры в темное небо — они мешались там с мерцающими звездами.

— Это оченно просто получилось. Подпругу не шибко затянул. Коник мой с вечера оказался клевером нажрамшись, брюхо надул. А в атаку пошли, он и сдулся с заднего места. Чую, братцы, седло подо мной ходит, а не до этого — терпеть надо. Ну, встренулись, схватились. Пошла сеча. Звон стоит, искры с клинков сыпятся. И кровь повсюду хлещет. Вот тут он на меня летит, саблю свою занес. Я чуток отклонился — так на землю вместе с седлом и пал. Седло у коня под брюхом, а я под конем — ему и сабля досталась. Он, братцы, на меня всем своим туловом и рухнул. Да, надо сказать, собою от другого удара прикрыл. Тут уж я в себя вошел и снял врага пистолетом.

— Смешно, дяденька, — выдохнул молодой гусар.

— Оченно смешно. Коли из меня чуть все кишки сзаду не вылезли. А ухо что? Зарастет. Безухий конь не хуже ушастого. Главное дело — корнет не сробел.

— Да и наш поручик молодцом бился. Даром что молодой да нежный.

Алексей вошел в походную жизнь, в мимолетные схватки и долгие сражения легко и точно, как возвращается клинок в ножны. Он был смел, прекрасно владел саблей — еще в корпусе был первым фехтовальщиком; стрелял из пистолетов твердой рукой. Он был дружен с офицерами, нашел правильный язык и сношения с солдатами эскадрона. Он легко переносил военные тяготы — отчасти благодаря молодости и силе, отчасти закаленному предками духу.

Пожалуй, одно было тяжко ему — неизбежная походная и бивачная нечистота. Пока еще стояло тепло, Алексей при всякой оказии истово купался — то в бочке, то в коричневом сельском пруду, глинистые берега которого обильно уснащали скользким пометом крестьянские гуси. Надо еще заметить, что соблюдать личную чистоту кавалеристу куда как важнее, чем пехотинцу. День в седле, невнимание к чистоте — и потом не то что на коня не сесть, а ходить раскорякой будешь, морщась от боли при каждом шаге.

Но было и еще тяжкое обстоятельство: окровавленная в бою сабля. Алексей тщательно мыл и чистил клинок со вполне понятной брезгливостью и с отвращением. Однако никогда не поручал этого неприятного, но необходимого дела ни денщику, ни верному Волоху.