- Не ной, дед! Лучше заказывай два венка, - Шахбазов подхватил фотоснимки со стола и сунул в карман. - Теперь - по существу! Где находится отделение, каким маршрутом пойдет машина, сколько времени отведено на перевозку, сколько человек будет в сопровождении, какое оружие у конвоиров...
- Это все есть, Армен, - старик Арнаутов засуетился, сунул руку в один карман своего шелкового костюма, потом в другой, - я ведь как теперь живу... на память свою не надеюсь, все записываю...
- Как-нибудь накроют тебя, дед, с этими записочками... Будешь тогда знать. - Шахбазов недобро усмехнулся.
- А не писать не могу, Армен, память не та, - пожаловался Арнаутов.
- Менты накроют, выгребут из кармана записочки - беды не оберешься.
- А я, как партизан в Великую Отечественную, записочки мигом съем и буду молчать. Словно Зоя Космодемьянская. - Старик вытащил из кармана клочок цветной бумаги, на котором было начертано что-то непонятное, сунул бумажку под нос Шахбазову. - На, посмотри! Какой мент что тут разберет?
Тот вгляделся, качнул головой:
- Действительно...
- Ребус! - хвастливо произнес Арнаутов, поднес бумажку к глазам и четко, не запнувшись ни на миг, продиктовал гостю адрес "предвариловки", где находились пленники, маршрут движения машины, фамилию и звание конвоира, оружие, которое тот будет иметь при себе, фамилию и звание водителя.
- Насчет того, "сломался" "воронок" или нет, скажу тебе вечером. Как только сам получу подтверждение. На связь выходим в восемнадцать ноль-ноль.
- Добро. - Шахбазов поднялся с мягкой, обитой малиновой кожей табуретки. - Будь здоров, дед, регулярно пей чай с малиной и не кашляй.
- Постараюсь. - Старик Арнаутов хлопнул себя ладонью по груди и добавил грустным тоном: - Старость - не радость.
- А вы, я смотрю, от Европ всяких здесь нисколько не отстаете, старший Рогожин оглянулся на большой серебристый "мерседес" шестисотой модели, вальяжно выкатившийся из небольшой, густо обсаженной деревьями улочки на круглую уютную площадь, - вона, и "мерседесы" с толстыми задами есть, и "сникерсы" с "баунти"...
- Все, как положено, все есть, - подтвердил Леонтий, - и все ворованное. У всех "мерседесов", как правило, разбит компьютер, чтобы нельзя было узнать исходные данные машины, поэтому у Интерпола нет никаких шансов что-либо найти, а "баунти" напоминает шоколад с просроченной датой хранения: крепкий, как камень, и сладкий. Все ломают себе зубы, но едят. Плюются и трескают...
- Видал я, как воруют иномарки в той же Бельгии. Очень, замечу, остроумно. Такое способны придумать только русские.
- Ну!
- Сговариваются с хозяином какой-нибудь машины, дают ему триста баксов, забирают от машины ключи и уезжают в восточном направлении. Дело обычно происходит в конце недели - скажем, в пятницу. А в воскресенье вечером хозяин заявляет о пропаже в полицию. Я, мол, на уик-энд в Англию улетел, в Ла-Манше купаться, а в это время у меня в Брюсселе угнали любимый кар. Полиция, естественно, становится на уши, ищет "любимый" кар в Бельгии, а он в это время уже пересекает границу Белоруссии и России. Выгода у всех: хозяин получает целиком страховку за старую машину и покупает себе новый "любимый кар", плюс ещё имеет триста долларов навара от угонщика, а угонщик имеет машину, которая ему также принесет навар. Довольны все. Кроме полиции и страховой компании.
- Нет слов - душат колики в желудке. - Леонтий захохотал, потом оборвал смех и с досадой крякнул. - Похоже, в тамошней полиции нет таких умельцев, как у нас. У нас живо бы засунули хозяину в задницу кипятильник и вскипятили бы все, что есть у него внутри - он бы не только все рассказал и отказался от страховки, он бы от собственных детей отказался. Не говоря уже о теще с тестем и жене.
- Полиции в конце концов тоже на все чихать, Ленчик, - ей деньги не платить. Платит страховая компания.
- Значит, тогда кипятильники должны быть в страховой компании... Леонтий вдруг споткнулся, словно бы с потоком воздуха в горло ему влетела муха, на секунду остановился, но в тот же миг пришел в себя и торопливо двинулся дальше. - Какая удача, Мишель, ах, какая удача, - обрадованно простонал он.
- Какая?
- Сейчас я тебя познакомлю с лучшей девушкой нашего города. Это та самая диспетчерша, о которой я тебе говорил.
Навстречу им по узкой асфальтовой дорожке шла девушка. Среднего роста, быстрая на ногу, с сочными темными глазами горячей южанки, какие в прохладной Белоруссии тоже водятся - немного, но водятся.
Заметив Леонтия, девушка улыбнулась ему издали. Улыбка у неё была славная, какая-то непосредственная. Леонтий выпятил грудь, приподнял в приветствии руку. А старший Рогожкин неожиданно почувствовал, что на него накатывает теплая волна, будто в море, ещё минута - и будешь барахтаться в этой волне, словно неопытный, испуганный пловец.
С Рогожкиным уже было такое. Лет десять назад. Влюбился он тогда, что называется, мертво и целых полгода находился в состоянии, схожим с обмороком.
Любовь та окончилась ничем - Ирина Мамонова предпочла ему начальника смены с завода технических пластмасс и исчезла из жизни старшего Рогожкина так же внезапно, как и появилась, а он ещё с полгода страдал, маялся, приводил в порядок потрепанные чувства.
Верно говорят: все проходит... Прошло и это. Но память о той, ни на что ни похожей боли осталась, и Михаил боялся её.
А тут про все враз забыл. И про уроки прошлого, и про память, и про саму боль, словно бы капризной Ирочки Мамоновой никогда и не было.
- Настюха, это мой брательник, - вскричал младший Рогожкин, познакомься, пожалуйста!
Девушка взглянула на Михаила, и у него сладко заныло внутри, он потупился, будто смущенный школяр, а девушка, вроде бы не замечая этого смущения, уже тянула к нему точеную, узкую, как у пианистки, ладонь с длинными пальцами:
- Настя!
Старший Рогожкин в ответ пробурчал что-то невнятное, устыдился своего бурчания и покраснел.
- Имей в виду, брательник, Настюха - наша общая любимица. Девушка она незамужняя, гордая, парни со всего города бегают за ней, да ничего у них не получается. Настюшка наша - девушка неприступная.
- Ну и характеристику вы мне дали, Леонтий Петрович, - продолжая улыбаться, Настя укоризненно качнула головой. - С такой характеристикой одна только дорога - в монастырь, в одинокую каменную келью.
- Моего брательника зовут Мишелем. Не то он так представился, что даже я его имени не расслышал.
"Вот так все и начинается", - мелькнуло в голове у старшего Рогожкина, щеки его зарделись, он неуклюже затоптался на месте - враз почувствовал собственное тяжелое тело, гудящие от работы красные руки, которые не знал, куда деть. Настя это заметила, покосилась на Рогожкина с прежней обезоруживающей улыбкой. Леонтий говорил что-то еще, размахивал руками, а Михаил не слышал, что он там говорил: голос брата сделался далеким, невнятным, Рогожкин, не отрываясь, смотрел на Настю.