Удалов отволок сильно перетрухнувшего кобеля в окоп, там подсадил его на бруствер в низинном месте, чтобы немцы не заметили. Пес, пригибаясь к земле, едва ли не волоча свою повинную голову, унесся вначале в лощину, покрытую вереском, оттуда — на пригорок, сделал там стойку и вскоре скрылся на вражеской территории.
Дутов удовлетворенно засмеялся — в нем появилось что-то мальчишеское, будто он вновь ощутил себя гимназистом, решившим испробовать свои силы в кулачном бою. Небольшие медвежьи глазки его нетерпеливо расплылись, сжались в прорези — ему хотелось побыстрее вступить в игру, затеянную подчиненными, он уже видел, во что она выльется. Противнику можно накостылять так, что тот будет кашлять до самого лета, и серые стальные шлемы «фельдграу» ему понадобятся уже для того, чтобы варить в них целебные примочки и снадобья. Дутов засмеялся вновь:
— Главное, чтобы немцы, их главные силы, поверили бумажке, пришедшей от окруженцев, из самой середки слоеного пирога, и ничего не стали менять, — сказал он адъютантам.
В окопы загнали комендантский взвод, хозяйственников, ездовых… Подтянули несколько пулеметов, снятых с других мест, под прикрытием темноты затащили в лесок облегченную горную пушку, потом еще одну, установили орудия без всякой пристрелки, — артиллеристы в полку опытные, на глазок могли бить хоть по самому Бухаресту, лишь бы стволы пушек были подлиннее, — откупорили ящики со снарядами и приготовились встречать гостей.
Было тихо, очень тихо. Земля, которую за день немного разогрело тусклое невзрачное солнышко, теперь отдавала свое тепло людям и пространству — буквально из ничего, из воздуха рождались кудрявые трескучие туманы, лихо слизывая пласты изморози, ломали макушки у засохшей грешной поросли, забивали глаза солдатам едкой, как дым, ватой. В этой непролазной вате глохли все звуки — не слышно было даже голосов.
Дутов обеспокоенно глянул на часы, пощелкал крышкой, не хотевшей закрываться на запор, сунул «мозер» в карман. Рядом с ним стоял Лосев — старый офицер с серыми от седины висками и неприятным тяжелым лицом — также напряженно вглядывался в темноту.
— Не проворонить бы нам супостата, господин командир полка, — пробормотал Лосев.
— Не провороним, — уверенно произнес Дутов — ему не терпелось поскорее ввязаться в драку.
Лосев сжал рот в жесткую, длинную линию, неодобрительно глянул на Дутова. Командира полка он не то, чтобы не любил, нет — все гораздо сложнее, и отношение его к Дутову было сложное. Он считал того обычным выскочкой, генеральским сынком, который благодаря папаше нацепил на себя обер-офицерские погоны. Не одобрял Лосев и дутовскую тягу к удобствам, все эти двуколки и тарантасы, приобретенные за полковой счет. Отдельная тема — неспособность Александра Ильича усвоить мудреные штабные науки, по причине чего он был лишен права носить генштабовские аксельбанты, ну и так далее. В общем, было у Лосева к Дутову много претензий, но до поры до времени он их не высказывал.
Плюс ко всему Лосев одобрительно относился к деятельности солдат-агитаторов, они нравились ему — правду-матку мужики резали прямо в глаза, никого не боясь, — и царя-батюшку тремя популярными буквами крыли, и царицу, и порядки российские; эта откровенность небритых агитаторов-окопников согревала Лосеву сердце. Дутов же приказал подобных краснобаев отлавливать, задирать им куцые шинельки и сечь шомполами. Чтобы знали, какие темы для бесед в окопах приличные, а какие совсем не подходят. Лосев эти действия командира полка осуждал.
Впрочем, Дутов, в свою очередь, относился неодобрительно к Лосеву, от которого часто исходило слишком явное неприятие. Дутов, очень чувствительный к таким вещам, удивленно поглядывал на Лосева и ждал, когда неприязнь в том проклюнется окончательно и вылезет наружу…
В жидкоствольной темной рощице пела незнакомая ночная птица, пела щемяще трогательно, выводила сложные рулады, словно бы прощалась с кем-то, казаки внимательно слушали ее, огрубевшими, изувеченными холодом ветрами и окопной сыростью пальцами стряхивали с глаз влагу, крестились:
— Это райская птица напоследок слух наш тешит. Отпевает тех казаков, кого сегодня после немецкой атаки не станет….
На низком, черном небе ни одна звездочка не протиснулась сквозь темноту, не свалилась на землю — все осталось там, за плотным одеялом-пологом, под которым даже дышать было тяжело, не только сидеть в окопах.
Калмык и Удалов расположились рядом, неподалеку от них поудобнее пристроил на бруствере свой карабин и трофейную винтовку-маузер Сенька Кривоносов. Ожидание атаки оказалось затяжным, вызывало озноб — по коже бегали шустрые мурашки, выскакивали из-под одежды, шустрили проворными лапками по щекам.
Кривоносов невольно ежился:
— Черт знает что!
— Сыро тут, — недовольно пробурчал Бембеев, — не то, что у нас под Оренбургом.
Лицо у Сеньки будто размякло — слова калмыка вызвали у Кривоносова приятные воспоминания.
— Такую землю, как там, вряд ли еще где найти, — он улыбнулся.
— Говорят, когда нарезали первые казачьи наделы, — включился в разговор Удалов, ему тоже захотелось вспомнить родные места, — то давали человеку аршин и говорили — иди, отмеряй себе землю. Сколько за день человек мог себе отмерить, столько ему и давали.
— День дню рознь, — Бембеев хмыкнул, — летний день — одно, зимний — другое.
— Красивая байка, — Кривоносов почмокал языком, — я ее слышал раньше… Красивая! — Он передернул плечами: холодно.
Немцы пошли в атаку тихо, без единого звука, сразу с двух сторон — с фронта и с тыла. Они планировали воспользоваться растерянностью казаков, смять дутовский полк, пробить брешь и соединиться, но едва подошли к окопам, как неожиданно разом заполыхало несколько копен соломы. Горела она ярко, с пороховым треском и наверняка скоро прогорела бы, если бы сверху все до единой копны не были придавлены дровами. Светло было, как днем.
Немцы шарахнулись от огня в сторону, стали что-то кричать, открыли пальбу. Пулеметный огонь смел атакующих, вдавил их в землю, немецкий прорыв был сорван — враг так и не сумел пробиться к русским окопам. Языки пламени, будто живые, бегали по земле, гоняясь за людьми, гасли, утомленные игрой, потом начинали все сначала. Несколько трупов чадили, будто плохие свечки, — огонь вцепился в одежду убитых и не хотел отпускать добычу. Резко пахло пороховой кислятиной, дымом, горелым мясом, гадкий запах этот выворачивал нутро наизнанку.
Потери полка Дутова в этом бою оказались незначительны, хотя в общей сложности, прикрывая отступающих румын, он потерял половину состава.
В ночном бою пуля зацепила Бембеева — прошла по касательной по голове, содрала кожу с виска. Рана была небольшая, но крови пролилось много.
— Может быть, мне тебя, паря, к фельдшеру отвести? — предложил калмыку Удалов.
— Не надо, — у Бембеева контуженно дернулась щека.
Не хотел он оказаться в таком положении, но вот не повезло — оказался.