За год до победы - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Поволяев cтр.№ 7

– У всех не хватает денег, Арнольд Сергеевич, – Коряга, оживляясь, захохотал, – покажите того человека, у которого хватает денег!

– Полноте, Толя, – Арнольд Сергеевич недовольно поморщился, – этот человек – я.

– Вы – совсем другое дело, Арнольд Сергеевич! Вы из других песен, вы из старых романсов, вы… да я уж и не знаю, откуда вы. Вы – золото!

– Если я продам все это, – Арнольд Сергеевич обвел рукой стены, – то денег мне хватит на несколько десятков жизней. Настоящих денег, не тех, что отрывали от рулона, чтобы проехать на трамвае – по три миллиона в один конец. Это будут настоящие деньги, не деревянные, Валя, – он впервые назвал Пургина по имени.

– Я должен буду их отрабатывать? – повторил вопрос Пургин, увидел, что Коряга приложил к губам палец.

– Я же сказал – нет, – у Арнольда Сергеевича нервно дернулась одна щека, – в будущем, лет через десять, пятнадцать, когда вы станете взрослым, – отдадите.

«Через пятнадцать лет этого ненормального мецената не будет, – холодно подумал Пургин, – неужели он рассчитывает прожить пятнадцать лет? Тогда сколько же ему сейчас? Семьдесят? Семьдесят пять?»

– Пятнадцать лет я еще рассчитываю прожить, – неожиданно произнес Арнольд Сергеевич, он словно бы прочитал мысли Пургина – был ясновидящим. Или колдуном, черной силой. – Но больше пятнадцати – нет! Сил на то не имею.

Пургин ушел от Арнольда Сергеевича с довольно пухлой пачечкой денег – денег было не так много, но и не так мало, – как раз достаточно для того, чтобы чувствовать себя независимым, вольным.

Великая все-таки штука – деньги. Как и оружие. Ну а перспектива того, что деньги придется отдавать лишь в неопределенном будущем, устраивала Пургина; послезавтра – это не завтра и не сегодня, до послезавтра еще надо дожить. Единственное, что настораживало Пургина, – загадочность всего происходящего. Он недоумевал: «Деньги – первому встречному? Нет, тут что-то не то! Что-то не то…»

Коряга остался у Арнольда Сергеевича – тот попросил помочь в уборке стола, Пургин тоже вызвался помочь, но Арнольд Сергеевич помахал рукой – слишком много, мол, помощников и решительно выпроводил его за дверь.

Выйдя на улицу, Пургин растерянно всосал сквозь зубы воздух, глянул на низкое серое небо – скоро должен был пойти дождь, нос у него простудно набух – он всегда набухал перед дождем – такая у Пургина была реакция на небесную сырость. Аллергия. Хотя такого слова обыватели тогда еще не знали, оно появилось в широком обиходе через тридцать лет.

Нет, в этих деньгах крылась какая-то тайна… Он попробовал прощупать самого себя – а что чувствует душа, сердце? Чувствует ли сердце опасность? Может, за эти деньги ему придется потом харкать сорок лет? И не слюной, как этот недоносок, жертва преждевременного аборта Пестик, а кровью, живой кровью. Внутри ничего не дрогнуло, ни просигналило об опасности.

А может, их интересует его мать, техничка Кремля? Но что может сделать для просвещенного Арнольда Сергеевича его неграмотная мать? Какие секреты уволочь из кремлевских кабинетов? Кусок паркета на память или вечное перо со стола дедушки Калинина?

Это, что же выходит, Арнодьд Сергеевич – шпион? В то, что Арнольд Сергеевич – шпион, Пургин не верил. «Ну, душа, подскажи, что ты чуешь?»

В душе ничего не дрогнуло после немого вопроса – ничто просто не шелохнулось, и Пургин окончательно решил принять деньги, как должное, как некий подарок судьбы, за который, может быть, и вовсе не придется расплачиваться.

Ему сделалось легче. Впрочем, появление пачки денег он и не воспринимал, как некую трудность в своей биографии; что же касается времени, то это только в старости время обретает реальную плоть – старики ревниво и дотошно, ничего не пропуская, перебирают его, чтобы почувствовать ценность прошлого и таким образом продлить себе жизнь, а в молодости оно ничего не значит, поскольку былого еще нет, а каким оно нарисуется в будущем, в каких цветах, молодость это не заботит.

Конечно, странный старик этот Арнольд Сергеевич – старается показаться сложнее и умнее, чем есть на самом деле, доступнее, но сокрыто в нем что-то такое, что никто никогда не узнает – тем более Пургин – старик в эти уголки не даст заглянуть никому, а раз не даст, то, возможно, и тайна его не будет открыта.

Что-что, а это Валю Пургина не огорчало.

Деньги он тратил экономно, с расчетом, так, что даже мать не почувствовала.

Единственное, что ей бросилось в глаза, – это появление новых коньков-дутышей, мертво приклепанных к роскошным кожаным ботинкам, Валя не успел их спрятать, да и спрятать было мудрено – от ботиночной кожи шел такой вкусный запах, что по духу этому их можно было найти где угодно.

– Что это? – Мать рассеянно взяла в руки один ботинок, близоруко щурясь, оглядела лезвие конька. Поскребла по нему ногтем.

– Коньки, – сказал Валентин.

– Я понимаю. Где взял?

– Дали на время. Приятель. Ты его не знаешь.

– Новые коньки? – усомнилась мать. – Я понимаю – старые бы…

– Друг потому и зовется другом, что он готов отдать не только то, что ему не нужно, а то, что ему позарез, по горло нужно.

– Мудрено говоришь, Валя!

– Мам, да этому ты меня выучила – ты-ы… Чего же тут мудреного?

Мать что-то проворчала, лицо ее довольно расплылось, сделалось плоским, и Пургин понял, в чем дело: мать сегодня выпила. От нее пахло кагором. Мать любила это старое монастырское вино, считавшееся целебным – душистое, сладкое, но из всех кагоров покупала только крымский – черный, как деготь, тягучий, искристый.

– Как зовут твоего дружка, я хоть знаю?

– Я же сказал – не знаешь.

– А зовут как?

– Толя. Анатолий Попов.

– Нет, не знаю, – вздохнула мать и опустила на колени тяжелые руки, – дружки какие-то у тебя новые…

– Какие, мам?

– Плохие, – не выдержала она.

– Чем же плох, например, Толя Попов, которого ты совсем не знаешь?

– Да тем, что отдал тебе совершено новые коньки. Никакой нормальный дружок за просто так, за здорово живешь, не даст тебе новых коньков. Если даст, то только старые, дырявые и ржавые.

– Сейчас, мама, поменялись все ценности, – сдерживая себя, тихо сказал Пургин, – все стало другим.

– Мудрено говоришь, Валь. Не зашли ль у тебя шарики за ролики? Больно ученый…

– Разве это плохо?

– Да ты выглядишь старше, чем есть на самом деле, – старше самого себя.

– Мама, это – моя проблема. Я уже перешагнул возраст детской опеки.

На глазах матери показалась слезы, она горестно качнула головой:

– Эх, Валя, Валя…

– Не надо мама, – Пургину стало жалко мать, виски обжало, в них заплескался теплый жидкий звон, – не надо, пожалуйста!