Русская рулетка - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Поволяев cтр.№ 87

— Ну! — напряжённо подался вперёд старший. — Вещай!

— Может, это Анька из костюмерки? Только Сергеевна ли она? Я, например, никогда не слышала, что она Сергеевна… Ни от одного человека!

— А где, говоришь, находится ваша костюмерка?

— В нижнем помещении.

— Это что, подвал?

— Да вроде того.

— Веди!

— Не могу, милок, я на посту, — воспротивилась чекистскому велению Марфа Марфовна. — А вы идите, идите — не ошибётесь, найдёте костюмерку без меня. Это очень просто. — Бабка, кряхтя, подняла с пола клубок шерсти, но тут же выпустила его из узловатых, измятых болезнями пальцев, выругалась: — Вот балда криворукая!

Аня умела более-менее сносно шить, так считала она сама, люди же, знающие Аню Завьялову, считали, что шьёт она просто великолепно, руки у неё — волшебные. В эти минуты она подумывала о том, что неплохо бы взять из театрального реквизита платье, — может быть, даже бархатное или шёлковое, малость подогнать его по фигуре и всё, можно идти под венец… А можно взять платье не из бархата, а из тонкой шерсти — такие тоже есть в театральном гардеробе, их целых два, очень красивые платья, — или из французской жаккардовой ткани… Анино лицо расцвело в счастливой улыбке, она не удержалась, запела ладным, очень приятным голосом:

Сойдёт ли ночь на землю ясная,

Звёзд много блещет в небесах,

Но ты одна, моя прекрасная,

Горишь в отрадных мне лучах.

Найти бы свою звёздочку на небе и хотя бы одним глазком взглянуть на неё. Ведь у каждого человека есть, говорят, в горних высях своя звезда. И все звезды эти — разные, одна никак не похожа на другую. И ещё интересно, далеко ли её звезда отстоит от звезды Вани Костюрина?

Твоих лучей небесной силою,

Вся жизнь моя озарена,

Умру ли я, ты над могилою

Гори, гори, моя звезда!

Конечно, романс этот — не женский, он — для сильного мужского голоса, но что делать, если ей тоже хочется исполнять эту хватающую за сердце, горькую песню? «Гори, гори, моя звезда» — типично русский романс, на Западе такие песни не рождаются, скорее, на Западе они умирают. Аня смахнула слёзы, неожиданно появившиеся у неё на глазах.

Она была человеком русским и жизни вне России себе не мыслила, и страны иной, где можно было бы ещё жить, себе не представляла — любила эту землю, это серое небо, эти дороги, любила нищих стариков и горластых матросов с бомбами на ремнях, растрёпанных простоволосых баб с репчатыми пятками и белобрысых мальчишек, умеющих незаметно забраться в любой карман, чопорных интеллигентов, выбившихся наверх, и работяг с чёрными грубыми руками… Всё это были русские люди, другими Господь эту землю не заселил. А раз не заселил, то с этими людьми предстояло жить, их надлежало любить. Все они вместе взятые и составляли то, что названо ныне Россией. Одна такая страна в мире, других таких нет…

Аня не раз слышала, что только русские люди подвержены такой странной болезни, как ностальгия, скучают по своей родине так, что становятся чёрными, высыхают до костей, плачут и тёмными ночами грызут себе пальцы, губы, локти: зачем уехали из России — задают себе вопрос и не находят на него ответа.

Ни в одном из других государств, ни у одного народа ностальгии в списках болезней не числится, а в России она занимает одно из первых мест. Вполне возможно, что от неё народа страдает больше, чем от паралича, «антонова огня» и туберкулеза вместе взятых.

Умолкла Аня, а в ушах, в мозгу у неё продолжал звучать тихий горький романс. Это надо же такое диво сочинить! Кто сочинил музыку, Аня не знала, недавно ей попался на глаза сборник романсов, так насчёт музыки там ничего не было сказано, стоял прочерк, а слова, хватающие за душу, сочинил господин Чуевский.

Неожиданно за тонкой перегородкой, отделявшей костюмерную от сумрачного пространства, заваленного декорациями, послышались торопливые шаги. Люди это были чужие, ни у одного человека в театре не было такой бегущей и одновременно тяжёлой поступи. Аня насторожилась. Дверь в её каморку распахнулась с треском, на пороге появились двое — лица решительные, руки — на кобурах пистолетов, в глазах застыл мстительный свинцовый блеск.

— Вам кого? — не выдержав, поинтересовалась Аня.

— Вы Завьялова? — спросил один из пришедших, видать, старший, и, не дожидаясь ответа, шагнул в каморку.

— Да. Я Завьялова.

Пришедший сделал ещё два шага и ухватил Аню за локоть — сильно, цепко, Аня едва не вскрикнула от боли, — произнёс громко, едва не срываясь на фальцет:

— Вы арестованы!

— Как? — Аня попыталась освободить руку, но это ей не удалось. — За что?

— Проедемте с нами, следователь вам всё объяснит.

— Ничего не понимаю, — Аня не испугалась, вела себя достойно, но всё же противный холодок возник у неё внутри, обварил сердце. — Арестована? За что?

— Поехали в чека, там всё узнаете… Абсолютно всё!

Аня услышала внутри тихий хруст, будто в ней сломался некий стержень, позволявший держать тело в сборе, но вот сейчас что-то надломилось, лопнуло, и Аня почувствовала, что у нее начинают подгибаться ноги, а тело делается как бы чужим, не Аниным. Что с ней происходит?

Теперь её крепко держали под локоть оба мужика — старший и его напарник, проворно выдвинувшийся вперёд, с решительным выражением, прочно припечатавшимся к лицу, и угрожающе выпяченной вперёд нижней челюстью. В то, что арест этот настоящий, Аня не верила. Произошла обычная ошибка, скоро всё выяснится и её отпустят. Но холодок, возникший внутри, тем не менее не проходил, наоборот, он расширился, стал приносить ей боль.

Чекисты провели Аню мимо Марфы Марфовны, старушка, увидя такое дело, привстала на табуретке, клубок ниток, будто живой, вновь соскочил у неё с коленей и откатился в сторону, из открытого рта бабули выпростался большой прозрачный пузырь, лопнул.

— Э… э-э… — попыталась она что-то сказать, но язык, внезапно одеревеневший, не смог повернуться во рту. Марфа Марфовна онемела. — Э-э, э-э-э, — она всплеснула руками и, будто подсеченная серпом, опустилась на табуретку.

— Ничего, бабушка Марфа, всё уладится, — спокойным, хотя и внезапно истончившимся голосом, произнесла Аня. — Товарищи во всём разберутся и отпустят меня. Это ошибка, бабушка Марфа.

«Товарищи», не выпуская из рук Аниных локтей, быстро продёрнули её сквозь дверь и почти по воздуху потащили к машине.

Костюрин, как всегда, привёз с заставы цветы — большой букет редких синих колокольчиков. Колокольчики обычно бывают лиловые, иногда фиолетовые, с белёсым налётом, а это были синие, яркие, как васильки.

Нигде в иных местах Костюрин таких колокольчиков не видел, они водились только на берегу озера, примыкающего к заставе.

Чтобы капризный букет не увял раньше времени, Костюрин вёз его в город в крынке, прижимал к себе, чтобы из глиняной посудины наружу не выплеснулась вода, по дороге сдувал соринки — очень уж красивы были цветы. Костюрину они казались живыми существами, всё понимающими, только не способными говорить.