КОГИз. Записки на полях эпохи - читать онлайн книгу. Автор: Олег Рябов cтр.№ 62

– От нас обеих…

– Он нам даже свои стихи читал:

Из динамовских трусов

Вынимаем страусов…

Белкин дослушивать не стал.

Он вернулся домой в три. То, что происходит с домом, который убрала женщина, произошло и с квартирой Белкина. Здесь хотелось дышать и жить. Сестренки сидели на кухне и нагло пили чай. Нет, не нагло – уверенно. Белкина это даже обрадовало. Он чувствовал приятную усталость, какая всегда бывает после тяжелой тренировки, и сел с ними пить чай.

– Леш, мы сейчас уйдем…

– Только расскажи нам…

– Мы тут все книжки протирали…

– Разные, и журналы про царей…

– И с картинками…

– А один шкаф заперт…

– Леш, там разные тоненькие книжки…

– А скажи нам, что там?

– Что там?.. Ну, слушайте – чуть подумав, сказал Лешка. – Папа у меня был профессор, его знали многие писатели и поэты. Они ему дарили свои книги с автографами, так называют дарственную надпись, сделанную самим писателем. Папа рассказывал мне, что автографы – это огромный интереснейший мир отношений между людьми. По этой надписи можно узнать о дружбе или вражде автора к тому, кому он подписывает свою книгу. Встречаются автографы с выдумкой, а есть – задушевного содержания. Вот эти книжки и стоят в том шкафу. Кроме того, папа сам покупал в когизе в букинистическом отделе или с рук разные книги с автографами, и они тоже стоят в том шкафу. Любите стихи? Знаете каких-нибудь поэтов?

– Да! Вот недавно Ахматова умерла…

– Про нее передача по радио была…

– Стихи ее читали…

– Очень хорошие…

– Так, тихо, молчите, – Лешка вышел из кухни в прихожую, где стоял большой дубовый книжный шкаф, украшенный львиными головами. Привстав на цыпочки, достал сверху ключ и открыл застекленные створки. Вернувшись в кухню, он обратился к Миле и Рите:

– Вот видите книжечку стихов Апухтина? Внутри здесь надпись: «Милой Анне Андреевне – стихи любезного ее сердцу поэта. Н.». Н. – это Ксения Некрасова – очень хорошая, но малоизвестная поэтесса, ей очень помогала Ахматова, а на форзаце стихи, посвященные моему папе, написанные уже ахматовской рукой:

Не я этим воздухом тяжким дышу,

Не я эти горькие строки пишу,

Не я припадаю к ладони щекой,

Не я, догорая, а кто-то другой.

Спасибо за встречи на этой земле,

В Москве, Петербурге и в Царском Селе,

С той девочкой, женщиной, жрицей любви,

Чья музыка – храм на российской крови.

Прощались не вот чтобы сразу, но и не заполночь: много стихов еще было прочитано – сестрички оказались грамотными и уверенными в себе, они как бы поддерживали друг друга, играя в какой-то непонятный постороннему театр. Уже стоя у открытых дверей в белкинском большущем холле, они, вдруг не сговариваясь, снова затараторили, сбиваясь на какую-то тарабарщину:

– Леш!

– А Леш?

– Если что надо…

– Ты только скажи.

– Мы тут же все сделаем.

– И для тебя…

– И для твоей мамы.

– Мы ее любим…

– И очень уважаем.

– Она для нас очень много хорошего сделала…

– Ты ведь не знаешь!

– Она нам книжки дарила…

– Она брала нас с собой в когиз…

– А еще она нам очень помогла, когда наша мама умерла…

– В прошлом году.

– Они ведь с мамой из одной деревни были…

– А мы никто об этом не знали…

– Ни мы, ни ты!

– Они стеснялись друг друга, что ли…

– Только после похорон…

– Твоя мама сказала нам…

– Про это!

– Кланяйся ей в больнице…

– Здоровья пожелай…

– А если можно – поцелуй!

Лешка помнил эти холодные, неуютные похороны прошлой весной. Выносили некрашеную нестроганую домовину из подвала во двор двое алкашей, которых девчонки нашли в тринадцатом магазине, что напротив банка, за бутылку. Те поставили гроб на шаткие дешевые табуретки, которые существуют во всех наших дворах для этих целей и только перебираются из подвала в подвал, из подъезда в подъезд, ненадолго меняя место жительства. Прощаться с покойной – никто не прощался, лишь две старухи оторвали зады от завалинки соседней деревянной развалюхи да перекрестились. За вторую бутылку сестренки уговорили алкашей погрузить гроб в кузов грузовика и поехать на кладбище. Всю эту сцену наблюдали Лешка Белкин, его мама и Саблина, стоя у подъезда своего дома. И в последний момент, когда шофер грузовика закрывал борт машины, мама Белкина вдруг решительно шагнула со словами:

– Я с ними!

– Надя, куда ты? Зачем? Это же другие люди!

Но та уже, встав на табуретку, перелезла в кузов грузовика, где сидели две осиротевшие девочки и два опохмеленных незнакомых мужика.

Такая вот история.

А Фимка Грач стал официантом в ресторане «Серая лошадь», потом спился, и его сбил трамвай на Маяковке, напротив ресторана «Волга».

Валера Саблин, «кап-три», был расстрелян в 1976 году за то, что вывел большой противолодочный корабль «Сторожевой» в открытое море и объявил его свободной территорией СССР.

Андрей Докторин кончил «мореходку» и перебрался в Калининград.

Паша Зайцев получил десять лет за то, что убил поленом двух напавших на него в темном переулке хулиганов.

Белкин был комиссован из армии по состоянию здоровья и сошел с ума.

Как поступивший на первый курс политеха, Генка обязан был отработать две недели на строительстве нового корпуса. Прораб выдал ему «голички», топор, лом и велел отдирать доски опалубки – вчера залитого бетоном небольшого фундамента. Доски расщеплялись, крошились, но Генка упорно выламывал их из бетонного основания, понимая бессмысленность выполняемой работы и одновременно заставляя себя думать, что это интересно.

– Привет, старик! – услышал он голос. Генка поднял голову и увидел Перфишку. Они давно знали друг друга – учились в одной школе, правда, Генка на год младше. Перфишка был звездой, и его знали даже в других школах города: ни один КВН, ни один вечер отдыха, ни один конкурс не обходился без него.