КОГИз. Записки на полях эпохи - читать онлайн книгу. Автор: Олег Рябов cтр.№ 32

– А почему посадят?

– А потому, что этот автограф Пастернака – не Пастернака, а мой!

– Как твой?

– А так, что это все я написал.

– Как ты? А зачем? А главное: а почему посадят-то нас? И почему нас, а не тебя?

– Ну, пускай меня, а не нас – мне от этого не легче. Мне сегодня сказали, что за подделку подписей лиц государственной важности наказывают так же, как за подделку денег. А Пастернак – лауреат Нобелевской премии.

– Во-первых, он Нобелевскую премию не получил, а во-вторых – ты бы выпил, и у тебя все пройдет.

– Тебе весело?

– Нет, мне очень грустно – я считал, что у меня первый автограф Бориса Леонидовича на книге. Зачем ты это сделал?

– А я на Минина в пятом доме купил у родственников Садовского несколько книг с автографами Борису Александровичу и этот альманах в том числе. Там дарственная подпись родная, а я только подписи сделал. Я тебя прошу: никому его не отдавай, а я завтра тебе твои книги принесу и пузырь разопьем.

Сергеев не появился ни на следующий день, ни через день. Зато через неделю ко мне пришел Яшка – забыл уже, как его фамилия, только звали его все «косой», и живет он теперь где-то в Калифорнии. В те годы мы с ним здорово дружили, он даже кота своего сибирского мне как-то оставил на хранение, пока ездил с женой и дочкой в Сочи. Помню: он сказал, что кота зовут Васька, но мы в семье все сразу же почему-то стали звать его Яшка. Так вот Яшка, в смысле – приятель, пришел с деловым видом и, так же запершись на кухне, попросил показать ему вырезку из газеты с моей заметкой. После он долго и внимательно разглядывал альманашек, и, мимолетом посмотрев на меня исподлобья, буркнул:

– Я с Сергеевым вчера общался, и он мне все рассказал! Знаешь, если ты мне достанешь вместо вырезки целую газету, я тебе заплачу за книжку сто рублей.

Не помню, кто тогда работал в отделе культуры в «Ленинской смене»: Володя Викторович или Саша Пашков, но газету для Яшки я нашел. А через год он мне под большим секретом у себя дома показал каталог русских книг, выставленных на торги аукционным домом «Друо», и я с удивлением и трепетом узнал на одной из фотографий свою «Лирику» и свою газетную заметку. Эстимейт меня тоже порадовал – 10 000 франков!

Раннее мартовское утро было сырое, грязное, будто прокуренное, а скорее, походило оно на невыжатую половую тряпку, которой вытерли прихожую в общественном месте. Но Николая это не смущало: он никакую погоду особенно не любил, так же как и непогоду. Он просто любил хорошо и добротно одеваться. Вещи на себя он обычно покупал в комиссионках: там можно было встретить что-то настоящее, заграничное и недорого. А иногда и дорого, но это были – вещи.

Пальто у него было – реглан из настоящего английского драпа «кастор» с подбитыми ватой плечами. Драп такой плотный, что крыши крыть можно, по крайней мере, «бекасинником» или «восьмеркой» с сорока метров не прострелишь. Ботинки – желтые, тупорылые, американские, еще довоенной моды, с рантами. К ботинкам – галоши девятого размера. В городских магазинах галош уже не продавали, и приходилось за ними ездить на рынок в Городец, в «сельхозкооперацию». Брюки были с манжетами, старомодные? из мягкой качественной ирландской шерсти и без стрелок, даже не глаженные? они выглядели на «ять». Шапка – пирожок, кожаная с соболиной опушкой, больше похожая на еврейскую чаплажку, он и купил ее у старого часовщика Марка Исаевича вместе с золотыми часами.

Любимой забавой Николая было разыгрывать «театр для себя», мизансцены для которого предоставлял с большим разнообразием город. Николай мог в полупустом автобусе через весь салон громким поставленным голосом вдруг обратиться к кондукторше с вопросом: «А это не на вашем маршруте вчера женщину зарезали?» – «Как – зарезали?» – «Как, как? Бритвой! По горлу махнули и вытащили у нее из лифчика двести рублей. Она как раз в этот день на базаре мясом расторговалась – свинью-то закололи…»

Мог ни с того ни с сего остановиться на многолюдной улице и, маша руками, а потом сложив их рупором, кричать кому-то несуществующему на пятом этаже стоявшего на противоположной стороне дома: «Ты щи-то из печки вынуть не забудь и ключ, уходя, под коврик положи!» Люди недоуменно останавливались и тоже задирали головы куда-то вверх.

По телефону он мог представиться корреспондентом газеты «Жэньминь жибао», а знакомясь, протягивал свою плотную холодную руку и произносил: «Сологуб!» Или: «Писатель Лажечников!»

Находясь рядом с ним, надо было всегда быть готовым к тому, чтобы стать одним из соавторов его мини-спектаклей, не будучи в курсе его режиссерской задумки.

Я помню, как однажды сидел на скамейке напротив гостиницы «Москва» и ел мороженое на палочке. И тут ко мне подошел Николай (а мы были еще не знакомы – так, шапочно: привет-привет) и подвел маленького человека с калмыцким лицом со словами: «Вот познакомьтесь: профессор Синичкин, синолог, из Бугульминского университета, а это – Коля Тряпкин, поэт и переводчик, мы с ним пять лет проработали в китайской миссии». Кто из нас был Синичкин, а кто – Тряпкин, мы оба не поняли, но все трое остались довольны.

В одно раннее мартовское утро Николай хороводил около магазина «Подписные издания». Несмотря на то, что до открытия магазина было еще далеко, толпа собралась человек в пятьдесят: ожидалась подписка на Жорж Санд.

Мы с Натаном в тот день встретились на Мытном рынке.

Натан был городской достопримечательностью. Лучший в Нижнем настройщик пианино, он пользовал не только нужных директоров магазинов, но и всех заезжих знаменитостей, готовя им инструменты перед выступлениями в городской филармонии. Дома у него была папочка, куда он складывал программки с теплыми словами от всяких Рихтеров и Эмилей Гилельсов. А уж виолончелиста Ростроповича, которого министр культуры Фурцева сделала временно «невыездным» и который в те годы чуть ли не перебрался в наш город жить, так часто он здесь выступал, Натан всегда называл «мой друг Слава». И это действительно великий музыкант Слава в каждый свой приезд заходил к Натану поболтать. Натан же, добрая и чистая душа, водил Славу, начинающего коллекционера, по разным дворянским старушкам: Приклонским, Лебским, Штефко. И Слава честно покупал у тех какие-то фарфоровые статуэточки, серебряные, с живописной и перегородчатой эмалью шкатулочки, а также всякую мелочь, вроде запонок работы какого-нибудь Михаила Перхина.

В благодарность за эти мелкие услуги Ростропович, заикаясь, одаривал Натана всякими политически-артистическими сплетнями. Это с легкой руки Натана пошла гулять история, как Ростропович с местным дирижером Изей Гусманом посылали телеграмму.