— Ты уже целый год обещаешь, — укорил отца Этельберт.
— Сам знаешь, у меня дел по горло, — возразил Элмер. Ему не хотелось идти осматривать ловушку, он прекрасно знал, что она собой представляет: горстка прутиков над царапиной в земле, выросшая в воображении ребенка до великого ковчега надежды. Поэтому Элмер предпочитал думать о ней как о чем-то большом и обнадеживающем. Не хотелось разочарования — ведь, кроме ловушки, надеяться было не на что.
Элмер поцеловал руки сына, обоняние его уловило смесь плоти и земли.
— Скоро схожу туда, — пообещал он.
— А у меня от этой конской попоны материал еще и для вас останется, — проговорила все еще зачарованная Айви. — Сделаю тебе и маленькому Этельберту штанишки. Вот уж будете два модника — синие штанишки, да еще прошитые золотыми крестиками.
— Айви, — терпеливо произнес Элмер, — как ты не понимаешь: Роберт и в самом деле ужасный. И попону своей лошади он тебе не отдаст. Он вообще ничего и никому не дает.
— Помечтать-то можно, — возразила Айви. — Уж на это женщина имеет право?
— О чем помечтать? — спросил Элмер.
— К примеру, если ты будешь хорошо работать, он может отдать мне попону своей лошади, когда поизносится, — предположила Айви. — А если ты соберешь столько налогов, что никому и не снилось, нас могут взять да и пригласить в замок. — Она кокетливой походкой прошлась по их убогому жилищу, поддерживая над грязным полом шлейф воображаемого платья. — Бон жур, мусье, медам, — сказала она. — Надеюсь, у милорда и миледи все путем?
— Это и есть твоя заветная мечта? — поразился Элмер.
— Тебя наградят каким-нибудь почтенным именем, например Элмер Кровавый или Элмер Безумный, — продолжала мечтать Айви, — и ты и я и Этельберт по воскресеньям, принарядившись, будем выезжать в церковь, а если какой крепостной к нам без должного почтения, мы повозку останавливаем и…
— Айви! — воскликнул Элмер. — Да это мы — крепостные.
Айви топнула ножкой и заносчиво дернула головой из стороны в сторону.
— Разве Роберт Ужасный не дал нам возможность возвыситься? — осведомилась она.
— И стать такими же мерзавцами, как он? — возмутился Элмер. — Это, по-твоему, возвышение?
Айви уселась за стол и положила на него ноги.
— Если уж так вышло, что человека занесло в правящие классы, — сказала она, — ему надо править, иначе народ всякое уважение к властям потеряет. — Она не без изящества почесалась. — Народом надо управлять.
— Бедный народ, — заметил Элмер.
— Народ надо защищать, — добавила Айви, — а доспехи и замки стоят недешево.
Элмер потер глаза.
— Айви, вот ты мне объясни: от чего такого плохого нас защищают, что может быть хуже нашего нынешнего положения? Хотел бы я на это плохое посмотреть, а уж потом самому решить, что меня больше пугает.
Но Айви не обратила внимания на слова мужа. Она с восхищением вслушивалась в стук копыт. Роберт Ужасный со своей свитой возвращался в замок, и их лачуга трепетала перед его мощью и славой.
Айви подбежала к двери и распахнула ее настежь.
Элмер и Этельберт наклонили головы.
Послышались восторженные вопли нормандцев:
— Hien!
— Regardez!
— Donnez la chasse, mes braves!
Лошади нормандцев взбрыкнули, развернулись и помчались в сторону леса.
— Это еще что за новости? — удивился Элмер. — Они что-то раздавили?
— Оленя увидели! — объяснила Айви. — И все кинулись за ним, а впереди — Роберт Ужасный. — Она прижала руку к сердцу. — Таких спортсменов еще поискать.
— Ищи-свищи, — сказал Элмер. — Пусть Господь даст ему в правую руку силы.
Впалое лицо Этельберта побелело, глаза едва не вылезли из орбит.
— Ловушка! — воскликнул он. — Они поскакали в сторону ловушки!
— Пусть только попробуют ее тронуть, — сказал Элмер. — Я им… — Жилы на его шее вздулись, руки напоминали когти. Ясное дело: если Роберт Ужасный наткнется на любимое творение мальчика, он эту ловушку порубит в куски. — Pour le sport, pour le sport, — произнес он с горечью.
Элмер представил себе, как он убивает Роберта Ужасного, но эта фантазия, бессмысленная, как и сама жизнь, сводилась к поиску слабости там, где слабости не было. Завершилась мечта правдиво: Роберт и его всадники на лошадях-гигантах, закованные в латы, смеются под своими забралами и беспечно выбирают из своего арсенала — мечи, цепи, молоты, топоры, — чем бы унять разбушевавшегося голодранца-дровосека.
Руки Элмера повисли как плети.
— Если они сломают ловушку, — вяло сказал он, — мы построим другую, намного лучше.
От собственной слабости и несостоятельности Элмера замутило, стало совсем нехорошо. Он зарыл голову в полусогнутых руках. Когда Элмер поднял голову, на лице его читалась усмешка человека, готового умереть. Видимо, он переступил некую черту.
— Отец! Что с тобой? — встревоженно спросил Этельберт.
Элмер, покачиваясь, поднялся.
— Все хорошо, — ответил он. — Все прекрасно.
— У тебя лицо другое, — заметил Этельберт.
— Я и стал другим, — сказал Элмер. — Я больше не боюсь. — Он вцепился в край стола и заорал: — Я больше не боюсь!
— Тихо! — цыкнула Айви. — А если они услышат?
— Никакого «тихо»! — страстно вскричал Элмер.
— Нет уж, давай потише, — попросила Айви. — Сам знаешь, что Роберт Ужасный делает с разговорчивыми.
— Знаю, прибивает их шляпы к головам гвоздями. Но если и мне надо заплатить эту цену, я готов. — Элмер закатил глаза. — Я только представил себе, как Роберт Ужасный рушит ловушку моего сына — и вся история жизни ослепительной вспышкой мелькнула перед глазами.
— Послушай, отец, — начал Этельберт. — Я не того боюсь, что он разрушит ловушку. Я боюсь, что он…
— Ослепительная вспышка! — воскликнул Элмер.
— Да что же это такое! — возмутилась Айви, плотно закрывая дверь. — Ну ладно, ладно, — произнесла она со вздохом, — давай послушаем про историю жизни в ослепительной вспышке.
Этельберт потянул отца за рукав.
— Я ведь что хочу сказать, — продолжил он. — Эта ловушка…
— Разрушители против строителей! — бушевал Элмер. — Это и есть история жизни!
Этельберт покачал головой, обращаясь к себе лично.
Если эта лошадь наступит на веревку, которая прицеплена к ветке, которая прицеплена…
Он закусил губу.
— Все сказал, Элмер? — спросила Айви. — Это все? — Ее так и распирало от желания глазеть на нормандцев. Она взялась за дверную ручку.