Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944-1947 - читать онлайн книгу. Автор: Гельмут Бон cтр.№ 100

Тем не менее немецкий антифашист должен здороваться первым!

А разве не следовало считать, что между антифашистами не должно быть таких мелкобуржуазных споров в отношении приветствия и что национальная принадлежность не играет никакой роли?

Это реакционная уравниловка. Коллективная вина германского народа ставит немецкого антифашиста ниже любого другого антифашиста. Если австрийский антифашист не хочет здороваться с немецким антифашистом, то это его личное дело.

Мартин рассказал мне о множестве подобных историй, произошедших к этому времени. Ему оставалось замечать только положительные моменты в учебе, если он не хотел войти в конфликт с самим собой. А это положительное заключалось в точном методе и такой логике, при которой мысли нанизываются одна на другую, как части стебля полевого хвоща. Вот только почва, на которой растет такой хвощ, является сомнительной. При этом замечают лишь мелкую духовную ложь, оставаясь слепыми по отношению к большой лжи.

Но Мартин твердо решил, что должен пройти эту школу. Поэтому любую мысль, которая может помешать этому, он считает враждебной и гонит ее от себя.

И мои мысли, которые возникают у меня при чтении классиков марксизма-ленинизма, тоже враждебные.

Поэтому Мартин с раздражением бросает мне в лицо:

— Чего же ты еще хочешь! Мировая история развивается именно по такому пути, хотим ли мы этого или нет. И ты тоже ничего не сможешь изменить! Существуют марксизм и ленинизм. Но никто никогда не будет интересоваться бонизмом, твоей теорией!

Вскоре мы расстаемся. У меня очень тяжело на душе. Я снова мысленно представляю себе, как он стоит на табуретке и играет на скрипке. Но вот только на этот раз вокруг него забор из колючей проволоки, как вокруг территории школы.

Это было в самом конце зимы.

Всех мучает вопрос: скоро ли мы поедем домой? Об этом говорят в рабочих бригадах, которые возводят новое здание штаба. Русский гражданский персонал лагеря тоже постоянно твердит своё: «Скоро домой!»

Кто знает?

Но сначала должен растаять снег.

Сначала нужно, чтобы тебя опять признали нетрудоспособным. Каждые десять дней в лагере заседает комиссия по комиссованию военнопленных. Снова это унизительное раздевание в корпусе, когда постоянно трясешься, чтобы у тебя не украли последние башмаки, пока ты дефилируешь мимо женщины-врача в длинной очереди обнаженных скелетов.

Очень редко, но случается, что комиссованного ранее военнопленного снова переводят в рабочую группу. Правда, меня пока постоянно признают нетрудоспособным.

Ребята из нашей лесной бригады постепенно один за другим тоже появляются в лагере. Вскоре признают Нетрудоспособным и Бернда.

— Со мной это всегда тянется так долго! — говорит он. Бернд коренастый. — Любой дылда худеет быстрее, и его сразу комиссуют.

Особую радость доставляет нам 26-й корпус. В нем проводятся по тому или иному поводу культурные мероприятия.

Да, все организовано вполне официально. Активисты раздают в корпусах вырезанные из картона входные билеты с проставленными на них номерами.

Я тоже получаю входной билет, хотя в месячном отчете не записано ни одного моего положительного высказывания о политическом положении, как мне дала понять фрау Ларсен.

— Есть ли в отчете что-нибудь негативное обо мне? — спрашиваю я.

— Нет, и, надеюсь, этого не будет в будущем! — говорит товарищ фрау Ларсен. — Но хотя бы раз скажите что-нибудь хорошее о Советском Союзе, чтобы я могла как-то помочь вам.

На маленькой сцене в 26-м корпусе труппа ставит «Медведя», драматическую комедию в одном действии. Автор — Антон Чехов, остроумный писатель и драматург конца прошлого столетия. Это настоящий театр. И дело совсем не в декорациях. Участники спектакля создают волшебную атмосферу театра.

Итак, в мире существует театр. В ярких сценах пьесы можно видеть, а в страстных монологах актеров можно слышать, на что способен человек.

Это значит, что есть смысл надеяться на то, что свобода снова вернется! Или такой эпизод: на сцене стоит человек и играет на скрипке. Человек с коротким ежиком волос на голове вместо гривы артиста, так как он слишком долго был дистрофиком, и его постоянно стригли наголо. Он играет что-то легкое, бурлящее, соблазнительное. Его голова склоняется все ниже к этому дьявольскому инструменту. Словно он вынужден чутко прислуг шиваться к тому, какие звуки извлекает смычок в этот момент из скрипки.

Бурные аплодисменты.

Но потом на сцену выходит венгр. Говорят, что он играл на скрипке в одном из цыганских ансамблей. Венгры ревут от восторга.

Но чаще всего я сижу в читальном зале. Никогда в жизни у меня уже не будет столько времени, чтобы заниматься классиками марксизма-ленинизма.

Эрик дает мне почитать томик Шекспира из школьной библиотеки.

Шекспир в московском издании. Это чрезвычайно интересно.

Однажды вечером в мае меня встречает активист нашего корпуса.

— Я тебя уже давно ищу! — говорит он. — Пойдем быстрее со мной!

В помещении актива уже собралось около пятидесяти человек таких же, как я. Все комиссованные.

— Подпиши! — предлагают мне.

«Настоящим заявляю, что я никогда не состоял в составе общих СС или войск СС. Подпись».

Что случилось?

Оказывается, что полностью заменяется персонал работников кухни. Теперь на кухне должны работать только комиссованные по состоянию здоровья. Прежних поваров распределяют по рабочим бригадам.

Я должен работать на кухне?

Это гораздо больше, чем если бы безработный получил известие: «Вы выиграли главный приз!»

Уже само слово «кухня» вызывает смятение в умах.

Кухня — это Мекка для любого пленного. Святая святых.

Те, кому позволено там работать, всегда сыты.

Те, кому позволено там работать, получают в корпусе самые лучшие спальные места.

С поварами каждый всегда приветлив. Повара — настоящие миллионеры среди лагерной буржуазии.

Стать когда-нибудь поваром! Об этом молится каждый изголодавшийся пленный.

Но у меня возникают и другие мысли.

На кухне у меня не будет ни одной свободной минуты для чтения.

На кухне я буду вынужден целый день быть среди людей, я буду с ними работать, разговаривать, у нас появятся общие тайны. А ведь это те люди, которым, с одной стороны, все завидуют, но, с другой стороны, в глубине души презирают. Но разве можно отказаться, если судьба сама толкает тебя на кухню?

Да, и мне становится очень неприятно, когда я представляю себе, как товарищ фрау Ларсен говорит старосте актива: «Я приказываю, чтобы военнопленного Бона направили на работу на кухню!» Ведь это протекционизм!