Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - читать онлайн книгу. Автор: Леон Дегрелль cтр.№ 81

Оборона, выдвинутая к Дерпту между озером Пейпус и дорогой на Плескау, была взорвана; русские даже массированно высаживались на западный берег озера.

Центральная диспозиция была сильно атакована советскими солдатами, овладевшими Камбьей.

Западное крыло фронта — от Камбьи до дороги Рига — Дерпт и далее до озера Вира — было еще свободно.

Короче, когда генерал Вагнер наблюдал неприятеля, он видел свое смятое левое крыло и серьезную угрозу своему центру; только его правое крыло еще имело последний путь отхода, поскольку оно было наиболее отдалено от Советов.

Сельская проселочная дорога связывала Камбью с большой дорогой на Плескау в пятнадцати километрах к югу от Дерпта. Но эта вилка сама была под угрозой советских войск, выходивших с юго-востока.

Я должен был, во-первых, сдержать врага у Камбьи силами ста пятидесяти пехотинцев, взвода минометов и с помощью нескольких немецких орудий. Во-вторых, обеспечить оборону перекрестка дорог Плескау — Дерпт и Камбья — Дерпт. Победоносный неприятель подошел на расстояние в один километр к этому дорожному узлу, впрочем, совершенно открытому и на ровной как ладонь местности. Артиллерия противника, минометы и катюши занимали лес слева от нас. Чтобы закрыть проход, я располагал лишь тремя пушками.

Я устроил свой КП на одной фермочке рядом с перекрестком. Там нас постоянно обстреливали силы Советов, каждый час. Ночью в любой момент мы ждали появления большевистских танков на территории фермы. Мы никогда не спали более десяти минут кряду, не снимали обувь, сидели с гранатами и автоматом на расстоянии вытянутой руки.

Три-четыре раза ночью и днем я бегал от этого дорожного узла до наших позиций в Камбье, в четырех километрах на юго-запад.

Русские кишели повсюду. Моя маленькая машина должна была двигаться с бешеной скоростью в окружении пуль, свистевших, как комары.

Когда я был в Камбье, я беспокоился за наши пушки у перекрестка. Когда я был на перекрестке, я опасался возможной катастрофы в Камбье и с ужасом смотрел на дорогу, постоянно ожидая, что на нее хлынут остатки моей разбитой части, по пятам преследуемой таджиками и калмыками.

* * *

Позади нас зрелище было душераздирающим. Вся Эстония в панике бежала перед русскими куда глаза глядят. Ни одного человеческого существа не оставалось в домах.

Эти люди узнали, что такое Советы, не те, что были в 1918 году, но те, что были в 1940, так сказать, усовершенствованные, цивилизованные, демократизированные. И они оставили после себя ужас.

Эта всеобщая паника воспитывала нас лучше, чем любые политические речи. И не только горожане-буржуа бежали, но и десятки тысяч поденщиков, разнорабочих, мелких крестьян и рабочих с лесопилок из сосновых лесов. Женщины в изнеможении тащили по дорогам свиней, двух-трех баранов. У бедных животных кровоточили ноги. Одна девушка толкала поросенка как тачку, взяв его за задние ноги. Все животные перемешивались, с криком, мычанием, хрюканьем и блеянием. Многие подыхали.

Стояла отвратительная жара. Пожилые женщины были на грани обморока. Внезапно налетали советские самолеты, ныряли на эти гражданские колонны и дико расстреливали их, среди ужасных криков женщин и детей, пронзительного ржания лошадей с распоротыми очередью животами.

Все бедное добро двадцати, пятидесяти семей валялось на земле: распоротые перины, съестные припасы. Несчастные обливались потом, женщины судорожно прижимали младенцев, бежали со сбитыми ступнями в сторону дальних колоколен; старики, качая головами, поднимали брошенные тазы, силой тащили коров.

Куда они дойдут? Где их нагонят? Или где умрут они? До самого края страны те же толпы беженцев бурлили по дорогам, те же истребители расстреливали их…

Когда я был с докладом в пригороде Дерпта у генерала Вагнера, чтобы вернуться на свой КП, мне пришлось пробираться через эти обозы страданий, вид которых переворачивал сердце.

Впереди все пылало; большие квадратные фермы с сотнями черно-белых коров, богатые, зажиточные деревни, красивые белые замки у голубых озер, крыши сараев, покрытые тонкой сосновой черепицей, и даже беседки на кладбищах, ярусами спускавшихся по холмам, облагороженных кипарисами, покрашенными грубыми скамьями, откуда при жизни люди столько раз мирно смотрели на деревни, вспоминая своих умерших.

Страна умирала. Чудесные августовские ночи были измазаны факелами горевших деревень. Коровы, свиньи, куры, гуси — все было брошено на пастбищах и фермах. Ни одной живой души. Советской оккупации каждый предпочитал дорогу, исход, обстрел.

* * *

Я получил третье боевое задание: взорвать железнодорожное полотно Плескау — Дерпт. Это было еще одно новое ремесло, которому надо было научиться. В помощь мне дали одного молодого смелого немецкого офицера и горстку решительных саперов. Они минировали дорогу на площади десять на десять метров и затем ждали моего приказа. И тогда взрывали двести метров или пять метров полотна.

Я мог пожертвовать рельсами только в самом крайнем случае. Командование в Дерпте сохранило надежду броситься однажды в контратаку, поэтому я должен был ждать последней секунды, иначе красные завладеют нетронутыми рельсами.

Эти взрывы один за другим, особенно ночью, были впечатляющими. За несколько дней я взорвал мосты, железнодорожные переезды, рельсы в пересечении путей и перекрестки рельс, так что до последних моих дней у меня от этого гудит голова.

Но надо было выиграть время. Постоянная короткая фраза на том конце телефона: «Выиграть время». Выиграть время, жертвуя всем, увы, и человеческими жизнями без счета.

В десяти километрах позади нас население Дерпта заканчивало строительство большого оборонного пояса, уже почти готового. Но мне стало не по себе, когда, проходя по этому рубежу, я видел орды защитников, толкаемых в эти черные траншеи: батальоны лесничих, полицейских, самых невероятных гражданских лиц, мобилизованных посредством желтой повязки и старой французской винтовки времен Наполеона III.

Мы испытывали огромный натиск русских войск. Когда же нам на помощь прибудут серьезные военные части, настоящие дивизии?

Советские танки боялись наших пушек. Наши орудия стреляли точно, перекресток держался упорно.

Я больше находился в Камбье, так как нашим людям там приходилось нелегко. Мы занимали высоты на северном выходе из деревни. Там мы испытывали сильнейшие удары катюш, но наши бойцы не позволяли сломить себя. Их пулеметы располагались на выгодных позициях. Наши минометы, замаскированные в копнах, тоже делали солидную работу.

Дух солдат был на высоте. Я награждал самых достойных раненых прямо на земле, куда они падали, задетые разрывными пулями, причинявшими страшные раны, не мешавшие им при этом шутить и затягиваться сигаретой, которую друзья вставляли им в рот, окаймленный розовой кровью.

Эти парни были непобедимы. Повсюду, где их ставили, русский останавливался. Я был поражен, взволнован их простой и улыбчивой веселостью, бравурной, потому что их слова были такими смешными, так это было скромно, чтобы посмеяться над самими собой в момент проявления высокого героизма. Надо было остановить русских. Они их остановили. 21 августа противник не продвинулся вперед. 22 августа — то же самое. 22 августа в полдень, когда наших солдат сменили, русские не смогли продвинуться более, чем на десять километров к северу от Камбьи. Им даже пришлось оставить деревню, которую расстреливали наши минометы и немецкая артиллерия, переданная под мое командование.